Ислам и христианство: проблемы диалога
Часть 1.
С. Арутюнов (Институт этнологии и антропологии РАН). Христианство, так же как и ислам, неоднородно. И в России, пожалуй, ислам разнороднее, чем христианство. В России православие является, безусловно, доминирующим — настолько, что католичество и протестантизм на его фоне мало заметны. Почти нет региона, где эти деноминации играли бы такую же решающую или особо важную общественную роль. Существуют также старообрядческая церковь, катакомбная церковь, но опять-таки, когда речь идет о христианско-исламском диалоге, они особой роли не играют. Так что на 95 и более процентов речь идет о взаимоотношении с различными исламскими структурами Русской Православной Церкви.
РПЦ — это четко организованная иерархическая структура, в ней своя дисциплина, своя организация, внутренние правила — все то, что присуще высоко организованной церкви. Как известно, в исламе нет церкви как таковой. Если нечто похожее на церковную организацию имеется в шиизме и исмаилизме, то в суннизме этого решительно нет [1]. Священники не рукополагаются, нет официально организованной иерархии, муфтии являются признанными авторитетами, но не выполняют функций, сопоставимых, скажем, с функциями епископов, во всяком случае, с официальной точки зрения (иногда они могут исполнять похожие функции — но это факультативно). Хотя ислам в России — это преимущественно суннитский ислам, но есть несколько разных мазхабов, т.е. изводов или толков в том, что касается шариата [2] и иджтихада (толкования). Так или иначе, но легально существующие, оформленные организации мусульман в России — это сунниты ханафитского либо шафиитского мазхабов [3]. Однако между локальными группами существуют достаточно большие различия. Можно выделить три такие группы: ислам поволжский, преимущественно татарско-башкирский; ислам кавказский, который сам по себе разделяется на два крыла: шафиитское крыло представлено тарикатским [4] исламом Дагестана и Чечни, а ханафитское крыло, более космополитически, светски ориентированное, объемлет ногайцев и Западный Кавказ (кабардинцев, черкесов, адыгейцев, балкарцев, карачаевцев). И, конечно, нужно помнить о ростках ваххабитского [5] влияния, наиболее сильных в восточной части Кавказа, но так или иначе, пусть подпольно или подспудно, присутствующих везде.
Итак, с одной стороны, мы имеем иерархически организованную и мощную структуру РПЦ, а с другой — довольно большое количество мусульманских массивов, по преимуществу суннитских. Не следует забывать также, что в России сейчас проживает очень много выходцев из Азербайджана, которые в большинстве своем являются шиитами, но они расселены дисперсно, религиозно не организованы и не окормлены шиитским духовенством на территории России. Вот то, что надо иметь в виду, когда мы подходим к вопросу исламо-христианского диалога.
Ну, а дальше я бы просто задал вопрос: существует ли такой диалог или его пока нет, но он желателен? Или, может быть, он на самом деле никому и не нужен? То есть православная община и мусульманская община России могут существовать, не соприкасаясь особо друг с другом, и это не будет мешать их гражданскому взаимодействию, их соприкосновению в светской жизни, их сотрудничеству деловому, политическому, культурному, то есть сотрудничеству в тех вопросах, которые, собственно говоря, непосредственно с религиозной жизнью не связаны? О том же я хотел бы спросить и всех присутствующих. Я же со своей стороны, ответил бы, что диалог этот существует, и, в общем, он достаточно дружелюбен. Насколько я понимаю, со стороны Православной Церкви нет претензий к исламу, хотя, скажем, имеются очень жестко обозначаемые претензии к католичеству и к разным направлениям протестантизма. Я уже не говорю о той борьбе, которую РПЦ ведет со всякими новшествами на религиозном поле России: начиная с изуверских сект типа какого-нибудь Белого Братства и кончая такими вроде бы безобидными, но экзотическими явлениями, как бахаиты или кришнаиты. Ислам такой борьбы сам по себе не ведет. Но что можно заметить, так это не сводящееся к суфизму [6] (более того, суфизму противостоящее) стремление к повышению фундаментальности ислама, не декларируемые публично, но не скрываемые в частных беседах признания в том, что финальной целью все-таки остается построение шариатского государства. А главным образом озвучиваются разного рода претензии в связи с тем, что православию придаются в какой-то степени функции государственной религии или что, во всяком случае, принцип отделения религии от государства не последовательно соблюдается в отношении Православной Церкви. Скажем, Рождество в официальный календарь введено, а мусульманские праздники нет и им мало внимания уделяется в СМИ. И если, скажем, в Дагестане ислам сильно вовлечен в общественную жизнь и действует очень явно, то в Кабардино-Балкарии наблюдаются попытки притеснения ислама — особенно в последнее время. Имеют место преследования людей, слишком явно выражающих свою приверженность исламу, существуют ограничения на молитвенные собрания (скажем, только пятничные молитвы, а в остальное время посещение мечети не поощряется). Вызывают недовольство и телерепортажи, в которых с возмущением говорится, например, о мусульманской лавке в Адыгее, тогда как изобилие православных церковных лавок по всей России ни у кого возражений не вызывает. Есть и целый ряд других вещей, которые свидетельствуют о том, что по сравнению с православием ислам де-факто все же находится во многих районах России в неравноправном положении.
Р. Силантьев (Московская Патриархия). Постараюсь рассказать о современном состоянии межрелигиозного сотрудничества в России с точки зрения Русской Православной Церкви. Такой диалог — явление очень желательное, но необязательное. Необходимо также сразу отметить, что межрелигиозный диалог в принципе не касается богословских вопросов. В положении о Межрелигиозном Совете России (МСР) прописано, что не может быть никакой ревизии исторических фактов или пересмотра вероучительных положений. Православные и мусульмане принимают друг друга такими, какие они есть. Вопросы обсуждаются сугубо практические. Вырабатывается совместная позиция по гуманитарным, социальным и законодательным аспектам. У нас есть общие враги — те же новые религиозные движения или воинствующие атеисты.
Межрелигиозное сотрудничество в России происходит на разных уровнях и может инициироваться как сверху, так и снизу. Есть немало примеров соработничества имамов и православных священнослужителей, это особенно заметно в Пермской области, где они помогают друг другу — в частности, совместно борются с наркоманией. Совместная позиция православных христиан, мусульман, иудеев и буддистов позволяет решать те проблемы, которые Русская Православная Церковь самостоятельно разрешить не может. Это касается и частных вопросов — таких, скажем, как снижение тарифов на тепло и электроэнергию для храмов, мечетей и синагог, и вопросов существенных — например, преподавания в школах религиозно ориентированных предметов. Когда РПЦ старалась этого добиться в одиночку, в некоторых кругах сразу началась реакция отторжения, церковь даже обвиняли в попытках навязать православие иноверцам. После переговоров в рамках Межрелигиозного Совета была найдена наиболее приемлемая формула: основы православной культуры, или основы исламской культуры, или же (по желанию преподавателей и учеников) — общий курс о четырех традиционных религиях. И все ведущие мусульманские лидеры поставили свои подписи под соответствующим обращением.
В России уровень межрелигиозного сотрудничества выше, чем в любой из стран мира. Из стран СНГ такого же уровня достиг только Азербайджан. В странах дальнего зарубежья аналогов нет, там межрелигиозный диалог направлен на некий компромисс, на устранение некоторых религиозных различий между исламом и христианством (или между христианством и иудаизмом), исключение каких-то вероучительных положений и часто сводится просто к совместной молитве. У нас никаких совместных молитв не практикуется и практиковаться не будет, пока существует МСР.
Несколько слов о том, как РПЦ оценивает исламское сообщество. Действительно, ислам в России гораздо более неоднороден, чем православное христианство. Да и в мировом масштабе он гораздо более разнороден. Направлений как таковых в исламе, конечно, меньше, чем в христианстве в целом, но особенность исламского вероучения подразумевает, что у каждого исламского авторитета может быть свое понимание ислама — как теологическое, так и политическое. Сейчас в России насчитывается свыше шестидесяти муфтиев, каждый из которых может иметь свою точку зрения на любую злободневную проблему. Мы не можем говорить об исламской точке зрения в целом — скажем, поддерживает ислам терроризм или отрицает его. Мы можем говорить только об исламе в понимании конкретных людей. Вот ислам муфтия Талгата Таджуддина или муфтия Равиля Гайнутдина действительно отвергает терроризм, и они действительно выступают за сотрудничество с христианством. А, скажем, ислам в понимании Шамиля Басаева или ислам Усамы бен Ладена — это прямо противоположный ислам, хотя и его ценности разделяют миллионы людей.
Мы не строим иллюзий насчет того, что есть общеисламская позиция по всем вопросам. Можно привести массу примеров — в частности, отношение к иракской войне. Половина наших муфтиев поддержала объявленный Талгатом Таджуддином джихад Америке, а другая половина категорически его отвергла. Тут мнения разделились пополам. То же самое можно сказать о ситуации в Югославии, о принятии закона о свободе совести; то есть практически по любому вопросу люди, относящиеся к одному ханафитскому мазхабу, высказывали диаметрально противоположные точки зрения. Мы это учитываем и ведем переговоры с конкретными людьми. Вряд ли сейчас один исламский лидер может представлять все исламское сообщество России. Известно, что в России есть три основных исламских центра, несколько крупных независимых. С каждым из этих центров мы стараемся вести переговоры — за исключением самых маргинальных, которые никем не признаются.
Далее хотелось бы затронуть проблему ваххабизма. В нашем понимании современный российский ваххабизм — это не некая группа радикальных ханбалитов (см. выше — сноска о мазхабах. — Ред.), а совокупность прикрывающихся исламом экстремистских течений, откровенно враждебных православным христианам. Десятки тысяч наших верующих и трое священников погибли от рук этих людей, которые уже давно перестали быть чисто мусульманской проблемой. Мы оставляем за собой право рассматривать ваххабизм, равно как и любое другое враждебное христианству направление ислама, как агрессивную тоталитарную секту, подлежащую скорейшему уничтожению.
Так что в принципе перспективы диалога у нас сохраняются. Дело в том, что в России не меняются пропорции: православных христиан ровно в десять раз больше, чем мусульман, и это соотношение не изменяются. И тенденции к его изменению нет. Мы проводили соответствующие исследования и обнаружили, что нет никаких оснований полагать, что России, как некоторые сейчас говорят, предстоит исламизация и через тридцать лет мусульмане будут составлять половину населения. Этого не будет ни через тридцать, ни через сто лет. Нам с мусульманами, в общем-то, делить нечего, равно как с иудеями и с буддистами. У нас отсутствуют какие-либо взаимные прозелитические претензии. Во всяком случае, ни РПЦ не ведет миссионерской работы среди мусульман, ни традиционные мусульманские центры этим не занимаются.
А. Зубов (МГИМО, «Континент»). Для обсуждения были предложены три вопроса, и я попытаюсь ответить на каждый из них, не вдаваясь в те аспекты, которые уже были здесь освещены. Во-первых, диалог сам по себе. Для современной общественной мысли характерно предположение, что диалог в любом случае улучшает социальный климат. Однако политологическая наука в лице серьезных своих представителей — в первую очередь голландского ученого Аренда Липхарда, который изучал отношения в многосоставных, сложных обществах — говорит о другом: о том, что диалог должен вестись на уровне образованных элит и не должен вестись на уровне народной массы, которая всегда надстроена более радикально. Идеальна ситуация, когда элиты сотрудничают, а простые люди живут раздельно, просто уважая в другом другого и не более того — и не пытаясь выяснить, почему другой это другой, что, как правило, приводит к плохим результатам. Поэтому в такой стране, как Россия, диалог, безусловно, нужен. Причем диалог не только о таких внешних вещах, как проблемы общественной жизни, экономические реалии и даже проблемы общего врага. Общий враг — довольно неприятная вещь, поскольку поиск общего врага приводит к тому, что сначала создается один блок, потом другой блок, и тот, кто вчера был другом, завтра становится врагом. Так что негативные союзы не приводят к большому положительному эффекту.
Следует заметить, что не только ислам плюрален; не надо забывать, что православие в России тоже плюрально, что православие — это отнюдь не католицизм, где декларация папы ex cathedrа является обязательной для всего католического мира. Святейший патриарх не является абсолютным религиозным авторитетом для православных — он является администратором церкви, и право на теологумен, на независимое богословское мнение никогда не отрицалось в православии ни у нас, ни в Греции, ни где-либо еще. В этом отношении православный мир тоже плюрален, и, скажем, позиции по многим вопросам — по тому же Ираку, по Югославии, по Собору 1917-1918 годов — могут на 180 градусов различаться и среди духовенства, и среди епископата, и среди мирян Русской Православной Церкви.
Что же касается диалога, то его, безусловно, надо вести на уровне элит, в том числе диалог богословский. Мы в МГИМО, где учатся, естественно, и мусульмане, и православные, проводим подобные эксперименты, например, недавно у нас был студенческий семинар «Церковь и умма — две формы религиозной общности». Содоклады делают благочестивый интеллигентный студент мусульманин и столь же благочестивый, столь же интеллигентный православный студент. Предполагает ли это, что кто-то кого-то обратит? Ни в коей мере. Предполагает ли это, что мое — хорошее, а другое — плохое? Нет, это не разрешено. Разрешено другое: показать, что есть церковь и что есть умма, и чтобы о том, что есть умма, говорил не православный, а сам мусульманин. Таким образом, каждый понимает пределы своей богословской системы, свои цели, свою аксиологию, и это позволяет уважать в другом другого, понимать другого, не переубеждая его. Жизнь сама расставит акценты и определит, кто захочет перейти из ислама в христианство, кто захочет из христианства перейти в ислам. Как известно, такое случается. Но задача не в этом, а в том, чтобы узнать о другой религии из первых уст, от носителя традиции, находящегося на том же культурном уровне и в той же социальной страте, что и ты сам. Я думаю, такого типа диалоги — в высших учебных заведениях, в каких-то культурных центрах — нужны для нашего будущего, для наших детей, которые, надеюсь, вырастут в более терпимой среде, чем росли мы в условиях тоталитарного государства с нетерпимым отношением человека к человеку.
Теперь о конфликте цивилизаций. Эта тема здесь еще не поднималась, но это действительно очень важная тема. Как XIX век исходил из принципа, что нации неизбежно находятся в конфликте, как в начале XX века исходили из того, что люди находятся в конфликте и живут по закону джунглей, точно так же сейчас, с легкой руки Хантингтона, говорят о том, что в конфликте находятся цивилизации и что это неизбежно. Думаю, что это не так. И нации, и люди, и цивилизации могут находиться в конфликте, а могут не находится в конфликте. С точки зрения христианина, потенции конфликта связаны с самой падшестью человека, но и исламом признается несовершенство человека, иначе не было бы потребности в исламе — покорности Богу. Итак, возможность конфликта есть. Но обязательности конфликта в христианской и исламской цивилизациях нет. Но есть другое.
Есть исламская цивилизация, потому что в странах, традиционно исповедующих ислам, большинство людей его действительно исповедуют и исповедуют горячо. Исламской цивилизации противостоит христианская цивилизация. Но проблема в том, что эта цивилизация, в которой так же горячо исповедовали христианство, к сожалению, исчезла — по крайней мере, с эпохой Просвещения, если не раньше, то есть в XVII-XVIII вв. Из Французской революции европейское общество выходит клерикальным, но отнюдь не религиозным. Так что современному исламскому миру противостоит, в общем-то, антирелигиозное западное общество, в которое включается и Россия. Общество, где люди формально могут себя называть христианами, но не ведут себя как христиане. Конечно, для нормального не только мусульманина, но и христианина любой конфессии, жившего 100-150 лет назад, проблемы, которые сейчас обсуждаются на Западе, показались бы абсолютно дикими, невозможными. В диалогах Жозефа де Местра, в его знаменитых «Санкт-Петербургских вечерах», говориться, что дикари дошли до того, что у них нет слова для обозначения небесного Бога-Творца, но зато есть слово для обозначения аборта. Для европейца начала XIX века такое казалось совершенно диким — убийство ребенка во чреве в тогдашнем европейском обществе было столь же аномальным явлением, как и убийство взрослого человека на улице. Сейчас, как вы понимаете, это тривиальная проблема. Естественно, мир ислама не может этого и подобного пережить. То же самое относительно, скажем, однополых браков или распада семьи, который в так называемых христианских странах стал чуть ли не нормой. Так вот, я думаю, здесь речь идет не о конфликте цивилизаций, а о конфликте действительно религиозной культуры, не обязательно исламской, и культуры пострелигиозной, которая несет на себе очевидные следы вырождения, распада и тления. И религиозные люди пугаются этого и ненавидят эту культуру, которая может заразить религиозную культуру. А в силу несовершенства своей природы человек в том, чего боится, и в том, что ему ненавистно, видит врага и пытается с ним бороться.
К этому, к сожалению, присовокупляется другой момент — зависть, потому что мусульмане в основном живут в странах небогатых. Другое дело, что лидеры радикальных движений часто происходят из очень богатых семей, но не это важно. Лидеры большевиков тоже происходили из вполне благополучных семей, но они бы никогда не пришли к власти, если бы не нашли поддержки в нищем и униженном русском народе. И мусульмане в основном происходят из неблагополучных регионов мира с дурным управлением и с коррупцией. Живут люди бедно и естественно ненавидят богатых, потому что завидуют им. То же и мусульмане, приехавшие на Запад, которым, как людям иной культуры, в основном не удается встроиться в высшие страты общества (те, кому удалось, большей частью помалкивают). Они там тоже недовольны, тоже мечтают о некоем реванше, и здесь религия очень часто является просто идентификатом.
Так что, я думаю, имеет место не конфликт цивилизаций, а конфликт разных уровней — не типов, а уровней — религиозного напряжения и разных уровней экономических. Это сочетание вызывает взрывоопасный синдром. Ведь действительно, что греха таить, по международным опросам где-то от 3/4 до 4/5 мусульман в разных странах мира поддержали террористические акты 11 сентября 2001 года (в том числе в США больше 60%). Так мы переходим к третьей теме — проблеме экстремизма.
К сожалению, в исламе действительно присутствуют некоторые потенции для экстремизма (к сожалению — с нашей точки зрения, но это объективная реальность). Мне уже приходилось говорить на одной конференции, что сунна (поведение, образ жизни) пророка Мухаммада и сунна Христа принципиально различны. Сунна Христа — это страдать самому и проливать свою кровь для спасения людей. Сунна Мухаммада, как известно, — проливать чужую кровь. Первая кровь, которая была пролита в проповеди веры ислама, это была кровь врага Мухаммада, которого ослиной челюстью ударил Али во время молитвы Мухаммада в Мекке, еще до бегства в Медину. Сама деятельность Мухаммада, уже как вождя уммы [7], это деятельность завоевателя, деятельность правителя-военачальника, который покорял мечем не покорившиеся ему добровольно племена и города, где не хотели принимать ислам. Сама главная формулировка войны в исламе — джихада — предполагает, что для людей Книги, то есть иудеев и христиан, есть только два варианта: или перейти в ислам, что лучше всего, или платить джизью и быть на вторых ролях (о других просто не говориться; их выбор — или принять ислам, или погибнуть). Вспомните знаменитый аят (стих Корана): «Воюйте с теми, которые не веруют в Бога и в Последний День, не считают запрещённым того, что запретил Бог и Его Посланник; и с теми из получивших Писание, которые не принимают истинного Вероустава, дотоле, покуда они не будут давать выкуп за свою жизнь, обессиленные, уничиженные» (9, 29). Одно только невозможно — чтобы мусульмане подчинялись немусульманской власти сколь-либо долго. Это Коран считает неправильным, потому что шариат может работать только в той системе, где умма контролирует власть.
Все это делает возможными в Исламе апелляции к религиозной традиции при пропаганде нетерпимости. Для христианина борьба за христианское государство абсурдна (хотя в истории много раз такое бывало), потому что христианин изначально привык жить в нехристианском государстве, каким была, скажем, Римская империя до ее христианизации. Для мусульманина это не абсурдно; хотя проблема государства здесь не возникает, но на место государства становится умма. И это — питательная среда для экстремизма. Если учесть, что сейчас ислам находится на духовном подъеме после спячки XIX — первой половины XX века и после увлечения такими вещами, такими уклонениями, как национализм и социализм в середине и во второй половине XX века, то мы можем понять, что и почему происходит: люди отдают свою жизнь за некую религиозную идею (как это сейчас имеет место по всему исламскому миру). Это говорит о том, что вера сильна. Вера настолько сильна, что европеец с холодной, почти умершей верой не может понять шахида. Он объясняет его действие самопожертвования чем угодно — экономическими интересами, чуть ли не сексуальными устремлениями, которые тот мечтает реализовать на том свете (как мне говорил один израильский коллега), но только не мощной и горячей верой. И в этой ситуации религиозно-ценностной отличности холодного нынешнего западного мира от мира горячего — исламского мы имеем дело с исламским экстремизмом. И никуда мы от него не денемся, сколько бы ни говорили политические и религиозные лидеры ислама о том, что это неправильно, нехорошо; сколько бы, тем более мы, немусульмане, ни говорили о том, что джихад — это совсем не обязательно война, что мир разделяется на дар аль-ислам и дар аль-харб (область покорности и область войны) совсем не обязательно политически, он может разделяться в твоем сердце, как у суфиев, и т.д. Никого мы этим не убедим. К сожалению, это реальность — реальность, если говорить в категориях Льва Гумилева, большей нынешней пассионарности, большей энергетической напряженности народов ислама. И положительным ответом на исламскую пассионарность в этом падшем мире может быть только одно — восстановление, возобновление, возгревание христианской веры, которое позволило бы противопоставить исламской религиозности высокую и глубокую христианскую религиозность в странах традиционно христианской культуры. Это, я думаю, успокоило бы ситуацию. В ином случае мы действительно будем иметь дело с постепенной исламизацией постхристианского мира, потому что свято место пусто не бывает.
А что касается цифр, то они действительно пока достаточно утешительны. Я сам проводил всероссийский опрос в 1997 году, и тогда результаты были такие: примерно 49% опрошенных назвали себя православными и 3,5% — мусульманами. В 2002 году опрос, проведенный фондом Фридриха Эберта с другой целью, но с религиозными матрицами, дал абсолютно те же цифры. Так что в России пока ситуация стабильная. Другое дело — уровень активности тех людей, которые называют себя сейчас мусульманами или православными. Мы все прекрасно понимаем, что людей, которые регулярно ходят в церковь (скажем, раз в месяц и чаще), по опросам 11% среди православных, а людей, которые регулярно ходят в мечети, среди мусульман, видимо, больше; то есть уровень активности разный.
Так что проблема сложная, и призывы жить дружно — это смешные призывы в условиях, когда действительно какие-то мощнейшие внутренние энергии в одной части мира замирают по нашей же вине, по нашему же неправильному выбору, а в другой части мира, наоборот, с каждым часом усиливаются.
| [1] |
Суннизм, шиизм, исмаилитизм — основные «конфессиональные» направления в исламе. — Ред. |
| [2] |
Шариат — свод мусульманских законов, комплекс юридических норм, принципов и правил поведения, социально-религиозной жизни и поступков мусульманина. — Ред. |
| [3] |
Мазхаб (араб. путь, образ действий) — богословско-правовая школа в исламе; основными легитимными мазхабами являются ханафитский, маликитский, шафиитский и ханбалитский. — Ред. |
| [4] |
Тарика (в значении дорога, путь) — метод мистического познания истины в исламе; в более узком значении тарикат — мусульманское «братство», организованное по принципу наставник — ученик, или святой — послушник. — Ред. |
| [5] |
Ваххабиты — изначально сторонники религиозно-политического движения, возникшего в XVIII в. в Аравии и связанного с именем идеолога очищения ислама и его возврата к изначальным установлениям. — Ред. |
| [6] |
Суфизм — мистико-аскетическое направление в исламе, в центре которого — отношение человека в Богу и путь опытного богопознания. — Ред. |
| [7] |
Умма — общемусульманская религиозная общность, всемирное сообщество мусульман. — Ред. |
| [8] |
Хиджра — переселение Мухаммада и его сторонников из Мекки в Медину, событие религиозной исламской истории, сыгравшее решающую роль в формировании и распространении ислама. — Ред. |
| [9] |
Алимы (улемы) — собирательное название знатоков богословия, историко-религиозного предания и этико-правовых норм ислама. — Ред. |
|
