RELIGARE («РЕЛИГИЯ и СМИ») , religare.ru
постоянный URL текста: http://www.religare.ru/2_94514.html

18 мая 2012

Ольга Шульчева-Джарман

Античный пациент и его целители

"Верующий античный человек – это не грубый язычник, молящийся, подобно обличаемым пророками неверным иудеям, камням и кускам дерева"

"После встречи со Христом, начинается новая жизнь исцеленного – бывший слепой идет за ним по дороге, бывший бесноватый просит позволения стать апостолом, бывший слепорожденный бесстрашно защищает его перед фарисеями, а бывший сборщик податей становится евангелистом".

Ольга Шульчева-Джарман, врач-фтизиатр Противотуберкулезного диспансера Центрального района Санкт-Петербурга, старший преподаватель истории медицины кафедры Гуманитарных дисциплин и биоэтики СПб ГПМА, кандидат медицинских наук.

Когда современный христианин слышит рассказы о временах, в которые жили мученики, то обычно представляет себе язычников – современников христианских мучеников как людей, поклоняющихся олимпийским богам – Зевсу, Аполлону, Гере, Посейдону – в виде бездушных идолов. Однако ситуация была значительно сложнее, чем это представляется на первый взгляд. Христиане полемизировали не с грубыми язычниками, к которым обращались пророки Израиля. И тем сложнее было дело проповеди о Христе, свидетельства Христова...

Историк и знаток античности (современники называли его "ожившим Софоклом") Ф.Ф.Зелинский пишет в своей книге "Соперники христианства": "Наивному человеку свойственно после борьбы унижать противника, доказывая, что он и слаб, и глуп, и труслив; более умные знают, что, унижая противника, они унижают и себя". Присмотримся поэтому поближе к тому, с каким чувством обращались люди первых веков нашей эры к богам в поисках исцеления – может быть, это научит нас глубже понимать тайну христианства, которая так неуловима и прекрасна одновременно.

Верующий античный человек – это не грубый язычник, молящийся, подобно обличаемым пророками неверным иудеям, камням и кускам дерева. Нет – он думает, что невидимые боги могут явить себя в дереве и камне, могут приблизиться к человеку для общения. И он поклоняется этим богоносным статуям – не мрамору и бронзе, но месту обитания богов.

Так молился ритор Элий Аристид. Совсем молодым человеком Элий тяжело заболел, и его риторские таланты, благодаря которым ему прочили блистательную карьеру при дворе императора, остались, как казалось невостребованными. Инвалидом, на носилках, уезжал он из Вечного Города. К кому он мог обратиться? К бессмертным олимпийцам?

Боги-олимпийцы не могли и не желали принести исцеления, они, бессмертные, жили своей жизнью, не мало не заботясь об исцеления от страдания даже своих верных служителей. Словно предваряя мироощущение эллинистической эпохи, Еврипид, не пользовавшийся славой при жизни, но получивший признание у потомков, чьи проблемы он гениально предвосхитил, остро выражает эту ненадежность религиозного служения олимпийцам. Один из его героев, жертва рока и чужой незаконной любви, Ипполит, верный и преданный Артемиде чистый юноша, умирая, горько роняет:

"Будь счастлива, блаженная, и ты

Там, в голубом эфире... Ты любила

Меня и долго, но легко оставишь".

Но для Элия Аристида Асклепий стал всем – и другом, и помощником, и наставником, единственным, кто был в силах спасти его от тяжкой болезни, так внезапно и жестоко прервавшей его карьеру. В душе молодого человека появилась глубокая привязанность к этому богу, которому – единственному! – было дело до него, больного и несчастного.

"Единственный ты!" – восклицал он перед статуей бога Асклепия.

"И ты для меня – единственный!" – словно слышал он в ответ.

Асклепий давал ему советы, приходя в сонных видениях – и лечение помогало, более чем советы врачей.

Элий Аристид считал себя избранником и любимцем бога. Главным для него было лечение болезней, в котором Асклепий принимал "активное участие". Аристид так же давал благочестивые советы другим, а когда его знакомые, не послушавшись этих советов, попадали в беду или заболевали, говорил: "Ну вот, мы же с Асклепием вас предупреждали!"

Он высоко чтил Асклепия и называл его "Спаситель", Сотер. Аристид всю жизнь молился ему, и, как казалось, получал непременное избавление от болезней и смерти. Однажды зимой его друг, врач Зосим, еще не оправившись после долгой болезни, поехал к заболевшему рабу. "Одумайся!" – покачал головой набожный Элий Аристид, – "Асклепий в моем сне велел тебе беречься!" Но Зосим лишь махнул рукой и велел закладывать повозку. Вернулся он поздно, в лихорадке, простуженный и слег. Со своей постели ему встать уже не пришлось... "Ах, Зосим!" – сокрушался Элий Аристид, – "Если бы не прогневил бы ты Асклепия, еще пожил бы! Надо было слушать меня, своего старого друга, которому в видениях является сам бог!"

Сам Аристид очень берегся и слушался своего бога. Когда ему было открыто в видении, что вместо него умрет маленькая дочка его молочной сестры, он скорбно согласился с волей Асклепия.

...Аристид был всего лишь верующий в богов язычник, не знавший Христа. Но как часто для заболевшего христианина собственное здоровье становится мерилом всему – в том числе и отношений к людям, отношения – нет, увы, не к несуществующему Асклепию, а ко Христу Богу, истинному Спасителю. Как часто набожные со знанием дела говорят заболевшим о том, что они заболели, оттого что не слушались их бесценных советов – совсем как советов Элия Аристида! Как страшно порой звучат слова, подобные таким: "Не убивайся, что рак у твоей дочки. Она весь ваш род искупает. Зато остальные здоровенькие будут!" Как удивительно слышать вопросы: "Если молиться – это проливать кровь, то за кого безопасно молиться?"

Да, Аристид был всего лишь верующий в богов язычник, не знавший Христа. Но – неужели и эти люди не знают Его?

Ведь после встречи со Христом, начинается новая жизнь исцеленного – бывший слепой идет за ним по дороге, бывший бесноватый просит позволения стать апостолом, бывший слепорожденный бесстрашно защищает его перед фарисеями, а бывший сборщик податей становится евангелистом. Богообщению нет ни конца, ни предела. Даже смерть христианского мученика не разлучает его со Христом, но, напротив, вводит его в тайну добровольного страдания Бога, за страдающее творение.

Не случайно христианский храм четвертого века был отличен от храма языческого, несмотря на то, что после эдикта Константина Великого христиане могли строить какие угодно храмы. Храм, где вспоминалась жертва Христова за мир, был полной противоположностью античному храму – там не было статуи божества в маленькой священной комнатке-целле, которому в уединении предстояли жрецы. В базилике, здании, спланированном так, чтобы оно могло вместить как можно больше народу, главное место занимал стол для совместной трапезы – нескончаемой радости людей, встретивших и вновь встречающих своего Бога, умершего за них в страданиях и воскресшего наперекор всякой неумолимой безысходности судьбы.

Антоний, митрополит Сурожский, так много говоривший о том, что жизнь христианина – непременно сродни жизни мученика говорит, обращаясь к нам, а не к Аристиду, чье потребительское отношение и религиозная озабоченность собственным здоровьем нас возмущает:

"И когда мы идем к Чаше, в которой излитая за нас Кровь и распятое Тело (воскресшее, прославленное, но все равно: и распятое, и излитая), вопрос перед нами встает: что я готов сделать? Как я отношусь к тому, что мне дается? Я приобщаюсь Агнцу, закланному за спасение мира; неужели вся моя приобщенность только в том, чтобы через Его Крест дойти до моего спасения? В этом ли моя дружба со Христом? Кто же Он для меня? Неужели – просто дверь?(...) неужели я вижу в Нем только обстоятельство, предмет – или это живой человек? Живой Бог, но и живой человек, потому что, когда Он умирал на кресте – умирал человек на кресте – живой, молодой, тридцати трех лет, Которому незачем было умирать, потому что в Нем не было греха, значит, не было и семени смерти; Который умирал моей смертью, и твоей, и нашей, и вашей... Итак, когда я иду причащаться, – к чему я хочу приобщиться? Неужели все сводится к тому, что я Христу готов сказать: Тебе – крест, а мне – воскресение?.. А к этому сводится, когда мы идем причащаться в надежде, что мы оживем душой, что мне станет лучше и я вернусь в свою жизнь в лучшем расположении духа, с новыми силами; тогда как вступая в причащение, я вступаю в Его жизнь, в каком-то смысле выхожу из своей жизни. Бог нам все дает: жизнь, прощение, Свои Тело и Кровь, вечность нам открывает; Он не запирает дверь. Как же я должен себя чувствовать, если я рассматриваю тайну спасения, как мост, перекинутый через бездну, по которому я буду идти; не обращая внимания на то, что этот мост – живой мост?"