RELIGARE («РЕЛИГИЯ и СМИ») , religare.ru
постоянный URL текста: http://www.religare.ru/2_66501.html

30 июня 2009

Евдокия Варакина

"Сказки о скорой помощи, или 03"

Источник: http://www.pravkniga.ru/reviews.html?id=1003 Православные книги России

Помимо литературного таланта, у автора "Сказок..." есть самозабвенная любовь к работе на "Скорой" (любовь честная, без розового флера), а также трезвое и милующее отношение к человеку. Все это создает очень христианскую по духу атмосферу, в которой и разворачиваются события.

Эта книга рассказов о различных случаях из медицинской практики бригады "Скорой помощи" отличается удивительной точностью психологических зарисовок и характеристик, разнообразием жизненных ситуаций и человеческих типажей, некоторые из которых настолько выразительны и красочны (пусть даже изображены всего двумя-тремя штрихами), что остаются в памяти читателя надолго: это, например, псих Сергуня из сказки "Холера", женщина с бессонницей ("Доктор, у меня млявость") из рассказа "Диагноз", допившийся до белой горячки проверяющий из Москвы ("Сказка про белую лошадь") и др. В "Сказках" немало страниц, читая которые, невозможно не рассмеяться. Однако анекдотические ситуации и смешные зарисовки – лишь одна грань книги. Есть в ней страницы страшные (например, о женщине, которой верующая свекровь не дала сделать "чистку" замершей беременности – ведь "аборт – это убийство"... плод начал разлагаться, и женщина умерла от сепсиса), есть грустные и горькие. Так, удивительно проникновенно написан конец рассказа "Аборт" о старшекласснице, которая, узнав о своей беременности, попыталась самостоятельно избавиться от плода.

"Скорая" приезжает вовремя. "Настенька осталась жива, благополучно окончила школу и поступила в институт, только не в тот, в который собиралась, а в медакадемию. Она стала очень хорошим гинекологом. Мальчик, с которым она дружила, женился на ней, и даже спустя столько лет я вижу их, идущих по двору и держащихся за руки. Только детей после того случая у них нет и быть не может, к сожалению.

Настенька родилась и выросла на моих глазах, мы живем в одном дворе. Мама ее, когда мы встречаемся, отводит глаза, стараясь поскорее уйти. Вы первые, кому я рассказала эту грустную историю. Сегодня они опять прошли мимо меня, держась за руки".

Жизнь Настеньки сложилась, вроде бы, хорошо, рядом с ней всегда были любящие люди, но это благополучие лишь сильнее подчеркивает, что у принятого ею трагического решения не было даже такого "смягчающего" вину обстоятельства, как страх остаться матерью-одиночкой без денег и крыши над головой. Более того, идиллические начало и конец рассказа разительно контрастируют с поступком Насти – она ведь, по сути, пыталась убить ребенка своими руками (маятник, которым она решила для этого воспользоваться, "представляет собой огромную палку, заканчивающуюся с одного конца большим кругляшом, а с другого – металлическим крючком, которым маятник и крепится к каким-то там железякам.

Вот этим-то крючком Настя себя и пропорола. Сюрр... лежит красивая юная барышня на залитой кровью постели, а между ног торчит огромный маятник. – Зачем, девочка? – невольно вырвалось у меня, пока я налаживала капельницу. – Я хотела его зацепить и вытащить... – прошелестела она одними губами"). Любовь Настеньки и ее мужа, похожая на идиллию, породила не добро, а страшное зло, и потому финальный образ двух держащихся за руки людей (изо дня в день проходящих по двору в свою пустую квартиру), вызывает не столько умиление, сколько боль за них, становясь своего рода символом пусть и крепкого, но неприкаянно-бесцельного, бесплодного чувства. Особо ценно то, что писательница не прибегает к прямому морализаторству: рассказ построен таким образом, что читателю нетрудно домыслить и договорить несказанное – и при этом не осудить, а лишь пожалеть тех, кто, приняв ошибочное решение, искалечил свою и чужую жизни.

Однако трудно избавиться от ощущения, что творческий мир Летицкой, в котором удивительно талантливо, по-христиански светло и одновременно по-святоотечески трезво показана повседневная жизнь людей, претерпел вторжение чуждой силы. Так, и по своему нехристианскому духу, и по примитивному художественному воплощению абсолютно инородна "Сказкам" сюжетная линия, связанная с романтическими отношениями между главной героиней фельдшером Таней и доктором Витей (скорее всего, она была введена Летицкой лишь для того, чтобы соединить милые и добрые зарисовки в цельное повествование):

" – Вить, подожди, – окликнула я его, выходя следом.

– Да, малыш? – обернулся он.

– Ты хотел адреналина? – спросила я его, вставая на цыпочки, обнимая за шею и целуя.

– Доктор, нельзя ли повторить процедуру? – спросил, едва отдышавшись.

– Можно, главное, не подсядь на наркотик, – пошутила я.

– Хочу стать наркоманом.

– Пошла раздеваться, иди посылай Сашку, – сказала я доктору, наконец отлипнув от него.

– Звучит заманчиво, – в его глазах уже прыгали чертики. – Пожалуй, и я с тобой.

– Вить, я же кровь сдавать пойду, – уточнила я.

– И я туда же.

– Ты еле на ногах держишься! – возразила я.

– Ошибаешься, реанимация прошла успешна, могу разгрузить пару вагонов, – улыбнулся он. – А если проведешь реанимацию и после сдачи крови, готов остаться на вторые сутки.

– Как бы тебе меня не пришлось реанимировать.

– Готов немедленно приступить, – глаза уже темнеют. Ох уж эти глаза!

– Вить, пациент же тогда ласты склеит. В нашем адреналине крови не обнаружат".

Стоит добавить, наверно, что на момент этих "почти дружеских" отношений ("-Скажи, – тихо спросил доктор севшим голосом. – Какой подвиг нужно совершить, чтобы затащить тебя в кровать? – Просто постучать в дверь, – шепнула я на ухо") доктор Витя женат и у него есть дети. Более того, героиня по-дружески общается с его женой и дочкой Иришкой, по всей видимости, не испытывая никаких угрызений совести за то, что флиртует с их мужем и отцом.

"Ну и что?" – возможно, возразят мне иные читатели. Чем, мол, виновата Летицкая, если все так и было? Если почитать другие книги про "Скорую", например, недавно вышедшую "Траекторию птицы счастья" Т. Введенской, можно убедиться, что на "Скорой" действительно часто случаются служебные романы, и правдивость Летицкой – это, скорее, плюс, а не минус "Сказок...".

Так, да не так. Как известно, художник изображает не все, а лишь некоторые отобранные жизненные факты. Кроме того, художественное произведение не только изображает действительность, но и оценивает ее. И в этом, пожалуй, главная проблема "Сказок..." – нецеломудренное поведение героини изображено в них без всякой негативной оценки (и даже наоборот, в некоторых местах интонация повествовательницы явно одобрительная). Разумеется, никто не требует прямого нравоучения о грехе блуда, но ведь мы уже убедились выше, что художественного таланта Летицкой не занимать, и когда нужно, она умеет показать неприемлемый с православной точки зрения поступок так, что читатель сам поймет, как к нему надо относиться. Однако в случае с любовными отношениями героев она этого не делает. Почему – можно только гадать.

Более того: если долгий и мучительный квазироман доктора Вити с Таней еще можно оправдать с христианской точки зрения тем, что, хотя блудных (точнее, прелюбодейных, Виктор-то ведь женат) помыслов и даже действий в нем было предостаточно, "последнюю черту" влюбленные, по всей видимости, все-таки не переступили (не по нравственно-этическим, правда, соображениям, а по психологическим: зная из опыта, что бригада, где был и закончился "постельный роман", как правило, разваливается – а для них обоих работа была самым дорогим в жизни), то финальная сцена "Сказок" лишена и этого. Сказочный хэппи-энд, как мы помним, сводится к тому, что фельдшера Таню после смены завозят домой, где с недавних пор проживает ее жених Гоша (их свадьба должна вскоре состояться, заявление в ЗАГС подано месяц назад). Интимной близостью с женихом Гошей и заканчиваются "Сказки...". Но и такой эффектной концовки Летицкой мало. Она добавляет еще один выразительный штрих – у этой постельной сцены есть непрошенные свидетели – доктор Витя и водитель Саша, которые привезли Таню домой:

"-Устала? Тяжелые сутки были? – большие теплые руки обнимают меня, прогоняя прочь все утомление.

* Немножко.

* Что-нибудь интересное было?

* Гоняли, как бобиков, по температурам. Из интересного – только мужик с корью.

Губы нашли меня, глаза превратились в стальные озера, он поднимает меня и несет в кровать.

– Поспишь?

– Потом, когда ты уйдешь на лекции.

– Как же я по тебе соскучился!

– И я, – выдохнула я.

За окном, фыркнув, завелась машина. Знакомый голос, а я так и не научилась зашторивать окна, но все это уже совсем неважно.

– Как же я тебя люблю.

– И я.

Вселенная начала свой безумный танец, вращаясь вокруг нас, унося ввысь.

Жизнь стоит того, чтобы жить!".

Надо отдать должное Летицкой: по сравнению с тем, как описывает такие ситуации современная русская литература, конечный эпизод "Сказок..." написан предельно целомудренно, здесь нет ни сладострастия, ни избыточного физиологизма. Но сам факт от этого не меняется: традиционный сказочный финал претерпел здесь показательную трансформацию – до свадьбы, которой, как правило, заканчивается любая сказка об отношениях добра молодца и красной девицы, в "Сказках..." Летицкой дело не дошло, место свадьбы здесь заступила интимная близость – современный суррогат женского счастья в стиле "покет-бук".

Вспомним, насколько по-православному начинается книга Летицкой: "Когда я писала свои "сказки", – признается автор в предисловии, – то сначала даже не думала, что из них можно сделать книгу, – это были просто воспоминания о друзьях. <...> Может быть, кто-нибудь помянет их добрым словом или молитвой. Упокой, Господи, рабов Твоих Виктора и Александра...".

А вот заканчивается книга, к сожалению, тем, что к православию не имеет никакого отношения. И даже прошедшие годы (за которые, как говорится ранее в "Сказках...", героиня сознательно приняла таинство Крещения), по всей видимости, не внесли коррективы в оценку повествовательницей событий своей молодости: в финальной сцене не чувствуется неловкости от мысли о незашторенном окне и свидетелях их с Гошей интимной близости, не ощущается запоздалого сострадания к Витиной боли (ведь их с Таней влюбленность была взаимной, каково же теперь ему было смотреть, как ее обнимает другой мужчина) и, наконец, нет ни намека на осознание того, как оценивается секс с женихом в рамках православной традиции.

Когда писательница изображает работников "Скорой", начинают доминировать "легкие", диалоги, изобилующие избитыми шутками:

" – Ох, и стерва же ты, Танька! – заявил мне наш главный.

– Рада стараться, вашбродь! – отсалютовала я.

– Стерва, – подтвердил доктор Саша.

– Изволите новую кличку "нарезать", шеф? – спросила я у главного.

– Скройся с глаз моих, пока я чем-нибудь не запустил в тебя! – шутливо рявкнул главврач, уже откровенно веселясь.

– Слушаю и повинуюсь, хозяин (ну не могу же я допустить, чтобы последнее слово осталось не за мной), – сказала я, выскальзывая за дверь".

Нередко пустословие в таких растянутых разговорах переходит в скабрезные шутки и пошлости:

" – Что у вас?

– Везем им клиентку с "белочкой".

– Симпатичная? – вклинивается в разговор доктор Юра.

– Полный отпад! – отвечает Витя.

– А "белочка"? – не унимается Юра.

– Первая бригада, вон из эфира! – рявкнула Луна-Оксана.

– Так я про "белочку" и говорил, а ты про кого? – подколол Юру доктор.

В эфире слышится смех.

– Мальчики, будьте серьезней! – пытается урезонить врачей Луна, но слышно, что в диспетчерской тоже веселятся.

– А я не мальчик, а мужчина, хочешь, докажу? – басит реаниматор Львович.

Все, народ сорвался с цепи, теперь не остановить.

– Третья, третья, что передать тридцатой? – перекрикивает эфир Луна.

– Пусть ждут! – ответил Витя.

– Оксана, любовь моя, жди, я сейчас приеду! – резвится доктор Вова.

– Я вся трепещу, – съязвила Луна.

– Не буди во мне зверя! – продолжал прикалываться Вова.

– А то проснется заяц и убежит? – все так же ехидно уточнила Оксана.

И снова ржач в эфире, народ развлекается".

Продираться сквозь звенящую пустоту таких страниц очень утомительно. Сама Летицкая прямо объяснила, для чего ей понадобилось такая манера письма: "...Если вы в кино или в книжке читали, что врачи в перерывах между спасениями людей сидят и рассуждают, как найти лекарство от рака и спасти всех страждущих, то сегодняшняя сказка не для вас. Нет более циничных людей, чем медики, нет шуток и разговоров "ниже пояса" более пошлых, чем среди небольшого коллектива людей, знакомых с физиологией и анатомией человека и при этом вынужденных сутками общаться между собой в течение многих лет".

По всей видимости, желая достоверно изобразить подмеченные особенности речевого поведения работников "Скорой", Летицкая – осознанно или бессознательно – взяла в качестве литературного ориентира язык массовой литературы, уже справившейся с задачами подобного типа (насколько хорошо справившейся – другой вопрос). Однако экспансия стиля "массовой литературы" в "Сказки" оказалась мощнее, чем, по всей видимости, предполагала сама Летицкая: так, помимо речевой характеристики, оттуда же, судя по всему, взяты некоторые другие черты, которыми наделена в "Сказках" главная героиня.

Невысокая девушка Таня, похожая на подростка, которую из-за этой "несолидной" внешности сперва не принимают всерьез, на поверку оказывается умной и проницательной. Она постоянно попадает в "нештатные" ситуации и с легкостью находит из них выход, причем выход неординарный, который вызывает бурную реакцию (восхищение или оторопь) других участников происходящих событий.

В результате о ней ходит множество слухов и легенд, она является предметом пристального внимания многих знакомых и малознакомых ей людей ("-Ты что, с Луны свалился? – спросил доктор Саша. – Только не говори мне, что ты ничего не слышал о "холере". – Слышал. Ты хочешь сказать, что это она? – спросил доктор Витя, с любопытством рассматривая меня"). Вдобавок к этому она обладает неотразимым обаянием, покоряющим всех (или практически всех) окружающих ее мужчин, к чему она не прилагает не малейшего усилия, предпочитая "холостяцкие" удовольствия – например, гонку на мотоцикле, партию в пинг-понг, крепкий кофе натощак. В свою работу она влюблена безгранично, до полного самозабвения.

Вам никого не напоминает это описание?

"...Настя работает много, самоотверженно, в ущерб своему здоровью... работать приходится сутками... Настя многое себе позволяет: дома она не готовит, одевается по собственному вкусу из соображений удобства, не искореняет вредные привычки (много курит, через каждые два часа пьет кофе...). В подобных "неправильностях" – огромное обаяние Насти. ...она не обладает эффектной внешностью, но с помощью одежды и макияжа неизменно превращается в красавицу... Коллеги Насти... не могут дорасти до уровня интеллектуальных взлетов пигалицы. Ей завидуют, ее ненавидят, ею восхищаются, наконец, терпят. В интеллектуальном единоборстве Настя побеждает неизменно" (Н.А. Купина, М.А. Литовская, Н.А. Николина. "Массовая литература сегодня. Учебное пособие". С. 118-121).

Не правда ли, кажется, что речь идет об одной и той же женщине? Если добавить к этому милицейское прошлое фельдшера Тани, о котором говорится в начале "Сказок...", то гипотеза о влиянии на облик главной героини Летицкой образа Насти Каменской из детективов Марининой (именно о ней идет речь в процитированном нами отрывке из учебника) начинает звучать еще более убедительно. Между тем, как замечают Купина, Литовская и Николина, такому типу героини, как Настя Каменская, присуща и еще одна важная черта (со светской точки зрения – весьма позитивная): "Смелая Настя преодолевает ханжество, а это удается далеко не каждой женщине: "Ну что греха таить, – признается она, – у меня были другие мужчины". Здесь особенно впечатляет множественное число..." ("Массовая литература сегодня", с. 120).

Рискнем предположить, что фельдшер Таня просто унаследовала эту черту своего поведения от героинь массовой литературы – уже в готовом виде, без необходимой для православного дискурса переоценки с позиций христианской нравственности.

Предпочтение читателем книг массовой, а не высокохудожественной литературы, бесспорно, свидетельствует об определенном изъяне в его эстетическом развитии. Однако можно ли однозначно утверждать, что это симптом и некоторой бездуховности читателя? Сомневаюсь: ведь "высокохудожественный" не всегда означает "высокоморальный".

Однако в тех случаях, когда произведение массовой литературы транслирует читателю нехристианские идеи, говорить о духовной опасности такого текста необходимо. Очень жаль, что приходится это делать и в связи с такой в других отношениях светлой и православной по духу книгой, как "Сказки..." Т. Летицкой.

И, напоследок, еще одно недоумение. Неоднократно на страницах книги Летицкая описывает, как – с духовно-мистической точки зрения – выглядит процесс реанимации умирающего человека. Тот, как правило, без сознания. Работнику "Скорой" нужно добиться, чтобы пострадавший открыл глаза, и поймать его взгляд. Все это, вроде бы, понятно и комментариев не требует. А вот дальше...

Здесь, рядом с умирающим, всегда ОНО. Пострадавшего засасывает, и чтобы его удержать, нужно нырнуть ТУДА за ним. Но сделать это нужно умеючи – иначе есть риск, что засосет и тебя. "...Никогда не уходи так далеко, – учит доктор Витя Таню после ее первого опыта. – Легкое касание и назад, не ты за ним ныряй, а его за собой тяни". В другой раз он ее хвалит: "-У тебя хорошо получилось. Я бы его не удержал. – Не ври! – отвечает Таня. – Это ты всех держал. Я, как... цветок в проруби, между вами болталась. Нас трое было там! – Почувствовала? – Увидела. – Вот, теперь и ты научилась". И, наконец, самое показательное описание – как доктор ныряет за пострадавшим ("-Витя, вернись! – он уже не слышит, его засасывает, они уже отделены пеленой"), и Таня "вытаскивает" их обоих: "Страшно, ох как страшно сорваться туда. До дрожи, до столбняка, весь организм бунтует, пытаясь сопротивляться, ведь я еще никогда не уходила без поддержки мудрого и сильного защитника.

Он всегда был рядом, незыблемый, как скала, держал, не отпуская далеко. И вот сейчас именно он ушел и именно ему нужна поддержка, а я не знаю, как и что делать. Я – ведомая, он – ведущий, так было всегда, но не в этот раз <...> "Пусти!" – прошу я, втискиваясь в непроницаемый занавес. "Пусти сейчас же! Прочь!" Всполох тьмы, всполох света. Пустота сжимается, подпирая в спину, пелена вокруг становится непроницаемой, начинается круговерть сжимающейся вселенной. ОНО пришло за своей добычей, беда в том, что выбирать ОНО будет из тех, кто зажат сейчас здесь, между пустотой. Утащило двоих, и помощь они могут получить только от тех, кто находится за непроницаемой пеленой и кто сумеет прорваться сквозь нее <...> Я тоже соскальзываю, мне не удается удержать. И вдруг рядом полыхает. Раздирая темноту, прорывается Юрка. – Рыжая, держись! – занавес начинает колебаться, давление уменьшается. Еле слышно, но сейчас этот голос и фигура – как якорь, который не дает сорваться в круговерть. <...> И снова полыхает, это прорвались сквозь пелену Саша с Анюткой. <...> Занавес начинает светлеть. И вдруг... еще разрыв, еще, еще, они теснят пустоту, отталкивая нас от запредельности. Вовка, Викторыч, малознакомые доктора и фельдшера, Саша-хирург, Анатолич... Круг света расширяется, в нем возникают все новые и новые люди <...> Они не здесь, а там, где помогают людям, и от этого безопасный круг ширится, раздаваясь все больше в стороны".

Какова расстановка духовных сил в области за занавесом, куда попадает героиня (ее душа? Ее сознание?), определить точно трудно. С одной стороны, вроде бы, Таня молится: "Господи! Помоги его вернуть! Это он нужен людям, он там многих спас и еще больше спасет. Он нужен семье, у него маленькие дочки. Отпустите его, возьмите лучше меня!". По всей видимости, адресат последней фразы уже другой – потому что единственное число меняется на множественное. В другом рассказе ("Невероятная встреча"), когда Витя предлагает заехать в храм и взять святой водички, Таня с Сашей изумляются: " – Вить, а ты что, в Бога веришь? – осторожно спросила я его. – Да как тебе сказать... верить не верю, но... есть Там что-то, – неопределенно отозвался доктор". Трудно сказать, что было раньше – спасение Вити или этот разговор, но к православной вере, как говорится в книге, Таня пришла намного позже, уже после своего ухода со "Скорой".

Скорее всего, пребывая "за занавесом", Таня сама не понимает, кого она просит и с кем сражается за жизнь Вити, она тоже просто чувствует, что "Там что-то есть": "Стою и парю одновременно, вися над пропастью пустоты. Нестерпимый свет и ледяная тьма, чувства обманывают. Это не голос, не звук, кажется, вибрирует каждая клеточка моего тела <...> "Ты готова платить?" "Да", – отвечаю я, не разжимая губ. <...> "А жизнью?" "Согласна". "Уходи, они вернутся", – ответ отшвырнул меня. И снова долгий полет через бездну пустоты и безвременья. Настигает не голос, не звук, не вибрация, – просто ощущение со всех сторон и изнутри. Нет судьбы... Мне нечем спросить, я просто часть этой пустоты. Она не злая и не добрая, просто она вне понимания, хотя я и часть ее. Нет судьбы, каждым своим поступком мы меняем ее, каждую секунду мы делаем свой выбор, доходит до меня".

Кажется, конечный вывод – вполне в православном духе. Но вот только... с кем разговаривает героиня, когда "мистическое приключение" уже окончено? "...внутренне воплю, стараясь докричаться: "Я готова платить, не отказываюсь!" И тут я услышала, ощутила всем телом смех" и еще раз, в тот же день, но позже, когда Вите опять становится плохо и Таня пытается согреть его: "-Спасибо, маленькая. И снова я почувствовала смех. "Да отпусти же ты! Забирай свое, а его отпусти!" – Отпустило, – вздохнул он полной грудью".

Чей это смех? Кому надо платить за то, что Витя остался жить? Трудно ответить со всей определенностью. Но уж очень эти "ныряния", "касания" и проникновения "за занавес" похожи на описания оккультных практик, а этот торг с неким сверхсуществом (в словах и действиях которого ощутима не любовь, а только холодная рассудочность, и даже смех его не вызывает ощущения духовного тепла) похож, скорее, не на молитву, а на тот "контакт", который и устанавливается в результате эзотерических упражнений (не случайно после своего "мистического ныряния" героиня приобретает некие сверхъестественные способности – например, не хуже рентгена видит внутренние повреждения человека). Думается, впрочем, что Летицкая в своих описаниях ориентировалась не на оккультную литературу как таковую, а, опять-таки, на наработки массовой культуры вроде произведений Стивена Кинга или голливудских фильмов соответствующей тематики.

...Современная православная литература создается людьми, живущими в апостасийном мире, и потому она несвободна от идей и оценок, подчас далеких от христианства. Но без творчества, без переложения вечных истин на художественный язык своего времени человек не сможет жить полноценной жизнью – не случайно некоторые русские религиозные философы утверждали, что именно в даре творчества заключается наше подобие Творцу. И потому, наверно, не стоит отказываться от знакомства с книгами современных православных авторов – однако к чтению их произведений следует относиться не как к развлечению, а как к духовному труду, неспешному и кропотливому, и не забывать проверять сказанное ими "камертоном" святоотеческой мудрости и церковного благочестия.фы