Шульга Ф. Чему нас учит многознание, или о социальном гностицизме: еще раз к вопросу об "Истории византийской философии" В.М. Лурье Источник: Богослов. ру Возвращаясь к "Истории византийской философии" В.М. Лурье, уже обсуждавшейся на портале, стоило бы обратить внимание не только на ее научно – методические достоинства и недостатки, но и на само отношение автора к своему читателю. Возможен ли в высокой науке высоконаучный "стеб"? Отзыв Ф.И. Шульги – о тонкой грани между компетентностью ученого и презрением посвященного, которую не всегда и не всякий в научном мире готов соблюсти.
В связи с грядущим выходом сербского издания "Истории византийской философии" и продолжительной, но не слишком конструктивной дискуссией в "Живом журнале"[1] пришлось еще раз вернуться и пересмотреть издание русское[2]. Книга и в самом деле объединяет большой материал – и проанализирован этот материал, судя по всему, не без спешки[3]. Поэтому обсуждать детали, по всей вероятности, рано: подождем нового издания – и пожелаем автору успехов в исправлении предыдущего. Но основные, принципиальные недостатки книги видны с первых страниц – и есть опасения, что в следующем издании они не будут изжиты. Недостатков этих два:
* шаткость и чрезмерная резкость исходных концепций;
* неопределенность целевой аудитории и самого жанра книги.
Самым наглядным примером шаткости основных посылок может служить краткое, но довольно бойкое вступление на тему "Что такое византийская философия". Автор начинает с бесспорного, но двусмысленного тезиса: "В Византии было сразу две философии – античная и собственно византийская" – и жестко противопоставляет одну другой (с. 11). В пример почему-то приводятся издания классических текстов в Византии и византийское образование – что говорит, скорее, о естественном продолжении традиций античного философствования, нежели подтверждает точку зрения автора. Затем автор неожиданно заявляет о полной непригодности античной традиции "для познания фундаментальных истин о Боге, человеке и мироздании" (с. 12); тут же (sic!) признает необходимость использовать ее аппарат в богословии; указывает, что использованием философского аппарата в богословии и ограничивается собственно "византийская философия"; и заканчивает плоской и ничего не объясняющей аналогией "симбиоза математики и физики" (с. 12). Таким образом, фундаментальный вопрос – определение самого предмета исследования – решается одним махом и на двух печатных страницах. Разумеется, в науке бытуют иные представления, достаточно авторитетные[4], но это остается вне поля зрения автора – как и привычный всем смысл термина "византийская философия"[5]. Какая-либо современная библиография по вопросу или оценка таковой отсутствует[6].
Не вполне ясно также, кому именно адресована книга В. Лурье. С одной стороны, он "пытается сделать изложение доступным для человека, впервые обращающегося к патристике" (с. 7) – и, вероятно, поэтому отказывается давать библиографию (с. 8). С другой, ищет "внимательного читателя, умеющего пользоваться справочниками CPG и BHG" (без расшифровки) и читающего тексты в Thesaurus Linguae Graecae (с. 8). Но читатель, "впервые обращающийся к патристике", вряд ли знаком с CPG и BHG[7], и, по крайней мере, нуждается в списке общепринятых сокращений; а "внимательный читатель", имеющий классическую подготовку, вправе ожидать более полной библиографии и более основательного изложения. И уж тем более подготовленный читатель знает, где ставить ударение в слове χαρακτήρ, и ему нет нужды "на пальцах" объяснять тонкости употребления глагола λογόω. Читатель же без знания греческого, может, и научится говорить "характир" (с.89) – а дивное причастие ологосненный (с. 74)[8] и вовсе станет для него откровением. Но такой читатель вряд ли будет работать с TLG, CPG и BHG.
Между тем, из неопределенности аудитории следует и неясность самого жанра книги "История византийской философии". Для специалиста многие вещи здесь очевидны, а то, что не так очевидно или спорно, излагается обрывисто и подчас поверхностно (давняя критика С.В. Месяц – наглядный тому пример[9]). При этом проверить мнение автора не всегда бывает легко – ввиду необъятности самой темы. Для студента же материал подается слишком неровно: то слишком просто, то мудрено[10] – а иногда и вовсе лубочно и тенденциозно[11]. Более того, в попытках актуализировать историю В.М. Лурье недалеко уходит от пресловутых византийских олигархов и укрепления вертикали имперской власти из популярной церковной кинопродукции[12]. Как следствие этого, книга не оправдывает себя ни как надежный учебник, ни как долгосрочный и функциональный инструментарий. Студенту предлагается ряд сомнительных концепций без какой-либо альтернативы, а специалист будет вынужден поверять каждое утверждение текстами и сам просматривать всю библиографию. Воистину, прокрустово ложе!
Пробелы в изложении и интерпретации источников обсуждать не будем: для этого слишком мало места и времени. Наверняка автор отдает себе в большинстве из них отчет – и многое уже исправил. Скажем лишь, что во многом эти пробелы следуют из двух уже упомянутых слабостей: легкомыслия и тенденциозности основных посылок, и пренебрежения какой-либо определенной аудиторией. Однако же то, что нельзя обойти молчанием – это неприглядное отношение В. Лурье к читателю: от этого книгу хочется закрыть и больше к ней не возвращаться.
Из рассказанного в начале книги анекдотца[13] ясно только одно: труд этот не для "портных и модных барышень" – и все хряпы с мокрыми от пота руками, как их называл когда-то Бунин, должны отойти и скромно посидеть в сторонке. Но ежели мы себя хряпами не считаем, и согласны с автором, что догматика – это как математика, то автор готов нам объяснить, к примеру, что слово "ипостась" постоянно встречается в Евангелии (с. 6).
С другой стороны, само обращение "К читателю" ни на кого, кроме как на портных и барышень, впечатления произвести не может. Написано оно крайне неряшливо и развязно – как по стилю, так и по содержанию. Это не благожелательное приветствие, не учтивое предупреждение и не веское слово мудрого человека. Обращение "К читателю" больше всего походит на пустой форумный стёб, на хулиганский performance без особого смысла и связности. Трудно себе представить серьезное пособие для специалистов – скажем, по высшей математике – которое бы начиналось с эдакой джигитовки.
Вообще же, дело не в названии книги – "византийская философия" или "византийское богословие" – о чем так спорили недавно. Дело в том экстремизме, претенциозности и едва ли не мальчишестве, с которыми В.М. Лурье подходит к изложению собственно предмета и позиционирует себя в нем. Из неохотных и туманных ответов самого автора в сетевой дискуссии[14] ясно лишь следующее:
* автор – человек знающий;
* знающих людей очень мало;
* автор знает, что он прав;
* знающие люди знают, что автор прав;
* кто не знает, что автор прав, тот не знающий человек.
После этого уже не удивляешься, когда порою автор именует своих более или менее удачливых критиков не иначе как "любителями и графоманами"[15], или же попросту рекомендует им заняться чем-то другим, более полезным. Еще бы, ведь знающих людей немного – так кого бояться?!
По сути же, та "эзотеричность" знания, на которую претендует Вадим Миронович Лурье в своем обращении "К читателю" и на которую он не раз намекал в сетевых дискуссиях профанам, – совершенно особого свойства. Это вовсе не интеллектуальный элитизм, хоть и выдается за таковой. Для подлинного интеллектуала – будь то античный философ, византийский богослов или современный исследователь – дорог не сам по себе багаж формальных знаний, а стремление человека к Истине. И Плотин, и преподобный Максим признают, что затронутые ими вопросы доступны не всем[16]. Но и бить неосторожного читателя по рукам они не дерзают. Напротив, Плотин излагает свой взгляд на бытие подчас с невероятной простотой и внятностью – и с кротостью разрешает возникающие недоумения. А Преподобный в глубоком смирении богословствует о сложнейших предметах – и при этом уверяет читателя, что тот разбирается в богословии лучше, нежели сам Максим[17].
Да, концепты, предлагаемые В.М. Лурье, хоть и спорны, но вполне доступны для понимания; тексты источников практически все находятся в открытом доступе; библиографию всегда можно сыскать. Так в чем же заключается знание, данное лишь тем немногим, ради которых написана книга? Ужели в том, чтобы лихо ориентироваться в научной конъюнктуре и сносно читать по-гречески? Или только в том, чтоб иметь дома цифровой корпус текстов TLG, знать общепринятые сокращения и во всем верить автору на слово? И где тогда все эти избранные, вершащие судьбы российской патристики, – их ведь, должно быть, немало?
Секрет, вероятнее всего, кроется в своего рода социальном гностицизме В.М. Лурье: распределении верующих людей на духовных и знающих – и всех прочих, телесных. "Реальная жизнь христиан, – делится сокровенным автор, – представляла и представляет собой такую динамическую картину: множество людей, подчиняющихся церковным правилам ради вполне житейских, даже не загробных, выгод, из которого потихоньку отсеивается меньшинство тех, кто понял, что есть вещи поважнее житейских"[18].
Впрочем, "остальная масса номинальных адептов" (с. 429) тоже имеет право на существование. Ведь тот, кто понял, для осознания себя нуждается в постоянном противопоставлении себя остальной массе и в постоянном же ее присутствии: в наличии тех, кто будет восхищаться или ненавидеть, кто задает нелепые вопросы, над кем так удобно сыронизировать или сжалиться. Вот почему и в тоне обращения автора к читателю, и в его манере участвовать в бесплодных сетевых дебатах видна все та же странная смесь презрения и кокетства: главная беда человека знающего и духовного – в том, что он зависим от мнения и присутствия остальных.
Элитизм В.М. Лурье и узкого круга его почитателей – это не интеллектуальная утонченность замкнутой философской школы и не тайное умозрение христианского сердца. Это, прежде всего, – антиобщественный протест, жажда уйти в андеграунд – и в то же время быть на виду. С одной стороны, маргинальность и неформальство, с другой – торжество броской формы над содержанием[19]. Не случайно в упомянутой интернет-дискуссии совершенно не к месту приводятся цитаты из старых песен Умки[20]: для автора это скорее значок, нежели аргумент – вроде тайного масонского пожатия – для таких же неформалов, как и он сам. Не случайно преподобный Максим оказывается пламенным борцом против "силы традиции" и "официоза"[21]. Не случайно в той же дискуссии В.М. Лурье заявляет о намерении "прервать традицию" понимания византийской философии[22], а его сподвижники – о том, что отцы будто бы "ломали философскую традицию об колено"[23]. Ломка и гибель традиции – научной ли, философской, богословской – удобней всего тому, кто не нашел себе в ней место[24].
Книга "История византийской философии" во многих отношениях замечательна: в ней собран большой и существенный материал, у нее есть своя оригинальная концепция; наконец, для русской научной среды это первая попытка такого рода. Но, прежде всего, эта книга – урок всем нам. Польза знания состоит не только в мастерстве давать ответы, но и в умении слышать чужие вопросы, кем бы и когда бы они ни были заданы; в даре идти навстречу чужому недоумению и вести его за собой. Без внимательности к себе и чуткости к другим всякая наука обращается в начетничество и талмудизм. Одаренные и вышколенные начетчики бывают очень полезны – по крайней мере, как хранители и собиратели знания. Но панкующий начетчик с классическим образованием – это явление саморазрушающее; и пагубное для науки.
[1] http://hgr.livejournal.com/1542709.html#cutid1
[2] В.М. Лурье, "История византийской философии, Спб. 2006. Сербское издание в открытом доступе пока еще не появилось.
[3] Критика некоторых спорных моментов книги уже появлялась. В частности, имел место отзыв Светланы Месяц с важными уточнениями и исправлениями: Месяц С.В. К вопросу о "частных сущностях" у Аммония Александрийского: По поводу статьи В.М. Лурье "Богословский синтез VII в.: Максим Исповедник и его эпоха // Богословский вестник № 5-6 (2005-2006), с. 670-680. Некоторые недоумения высказывались также К.Г. Шахбазяном: http://www.bogoslov.ru/text/298286.html.
[4] Довольно лишь взглянуть на имена авторов и темы докладов в сборнике К. Иеродиакону, Byzantine philosophy and Its Ancient Sources, Oxford 2002 (см. русск. пер. "Введения" на http://www.bogoslov.ru/text/299078.html ); либо на перечень проектов известной серии Corpus philosophorum Medii Aevi, Philosophi Byzantini.
[5] См. напр. обзорную статью одного из корифеев в этом вопросе: L. Benakis, Epilogue: Current research in Byzantine Philosophy // Ibid. 283-288; в частности, данное им определение предмета византийской философии: ibid. p. 287. Там же дается краткий очерк современного положения вещей и оценивается библиография.
[6] Разумеется, если не считать ссылок на две устаревшие работы Вольфсона и Престиджа (с.12, прим.).
[7] Clavis Patrum Graecorum и Bibliotheca Hagiographica Graeca соответственно.
[8] Надо думать, неопределенной формой глагола будет ологосниться?
[9] См. ссылку выше, прим. 3.
[10] До такой степени, что сам автор порою путается в собственной точке зрения. См. напр. о факте существования номинализма в Византии: "Его и на самом деле не было... ну, или почти не было: за некоторыми исключениями, впрочем, иногда весьма выдающимися" (с.81).
[11] Против Максима Исповедника, оказывается, была и "сила официоза", и "традиция богословия предшествовавшего столетия", и даже "фундаментальные положения философии": поэтому Максим вынужден был "переписывать философию едва ли не с начала" (с. 347). В отношении освящения икон "латинское влияние в Российской Церкви" оказалось "сильнее голоса... Седьмого Вселенского Собора", а греческий чин освящения икон вообще напоминает монофизитство (с. 440), и прочее.
[12] Монофелитский оригенизм, например, использовался сирийцами-маронитами в "информационной войне" при создании "пропагандистских мифов" (с. 282).
[13] "Великий русский математик и изобретатель Пафнутий Львович Чебышев (1821-1894) как-то решил прочитать лекцию, посвященную математическим основам раскройки платья. Но собралась не совсем предвиденная аудитория: портные, модные барышни... Тогда Чебышев решил начать следующей фразой: "Предположим для простоты, что человеческое тело имеет форму шара..." Помогло (аудитория поредела)" (с. 5). Для самых непонятливых разъясняется далее: "Но у нас тут будет книжка для математиков..." и проч. (с.6).
[14] Ссылку см. выше, прим. 1.
[15] http://hgr.livejournal.com/1542709.html?thread=23673909#t23673909
[16] Enn. 1.6.4; Amb. ad Thom. Prol. 30ss. (ed. Jannsens 2002).
[17] Amb. ad Thom. 3.39ss.
[18] "Почитание икон, – добавляет автор, – лишь один из многих аспектов этой проблемы" (с. 430).
[19] Сам автор оправдывает странное название книги ни более, ни менее как "нуждами пиара": (http://hgr.livejournal.com/1542709.html?thread=23674933#t23674933 ).
[20] http://hgr.livejournal.com/1542709.html?thread=23746357#t23746357
[21] См. выше, прим. 11.
[22] http://hgr.livejournal.com/1542709.html?thread=23666485#t23666485
[23] http://hgr.livejournal.com/1542709.html?thread=23698741#t23698741
[24] Посвящение "памяти учителя", протопресв. Иоанна Мейендорфа, и обращение к представляемой им традиции (с. 533-538) не должны обмануть внимательного читателя. В свое время отношение В.М. Лурье к наследию о. Иоанна Мейендорфа было сполна охарактеризовано суровой рецензией прот. Валентина Асмуса: "Как не следует издавать книги протопресвитера Иоанна Мейендорфа" // Журнал Московской Патриархии, 11 (2002), с. 78 и далее. См. также сетевую версию рецензии: http://www.jmp.ru/jmp/02/11-02/09.htm
|
