Доклад замглавы ОВЦС МП протоиерея Всеволода Чаплина в Центре проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования РПЦ, права человека и дискуссии об общественном устройстве 1. Русское Православие и проблематика прав человека: новое начало работы и дискуссии
В начале XXI века правозащитная деятельность вновь становится важной для Русской Православной Церкви. Она, собственно, никогда не была для нее чужда: в советский период многие мужественные священнослужители и миряне отстаивали в своих отношениях с властью право верующих не только исповедовать свои религиозные убеждения, но и влиять на жизнь общества. Такие люди, как недавно почивший протоиерей Димитрий Дудко, Владимир Осипов, Александр Огородников, бесстрашно свидетельствовали о Христе, постепенно добиваясь ослабления оков государственного атеизма. Их имена хорошо знакомы жителям и России, и других стран. Менее известно, что постоянную работу по отстаиванию жизненных нужд Церкви вели ее иерархи. И пусть эта работа велась негласно, через напряженный диалог с советскими властями, – она была, пожалуй, наиболее действенным средством противостояния безбожному диктату.
Уже Поместный Собор Русской Православной Церкви и избранный на нем Предстоятель Русской Церкви – святитель Патриарх Тихон – возвышали свой голос в защиту Церкви и верующих от гонений. Святейшим Патриархам Сергию, Алексию I и Пимену, митрополитам Николаю (Ярушевичу), Никодиму (Ротову), Ювеналию (Пояркову) и многим другим архиереям приходилось практически каждодневно вести нелегкие беседы с власть имущими, являть чудеса дипломатии и мудрого свидетельства, чтобы хоть как-то противостоять гонителям, защищая церковные общины, священнослужителей, монашествующих, активных мирян. Сегодня все более известна роль в этой непростой работе Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. В бытность управляющим делами Московской Патриархии тогдашний митрополит Алексий спасал от закрытия многие храмы и монастыри, помогал епархиальным архиереям в их напряженных взаимоотношениях с советскими властями. Вскоре после начала "перестройки" он стал автором обращения к лидеру СССР Михаилу Горбачеву, предложив снять ограничения на церковную деятельность. Уже став Патриархом, нынешний Предстоятель нашей Церкви в начальные период ее возрождения прилагал огромные усилия, чтобы преодолеть государственно-атеистическую систему, которая вовсе не хотела сдавать позиции, а затем – ее инерцию и ее рецидивы в среде чиновников и части интеллигенции.
1990-е годы дали повод для новых направлений церковной правозащитной работы. В первую очередь это касалось положения православных верующих в некоторых постсоветских странах, где они подвергались гонениям по вероисповедному и национальному признакам. Церковь заботилась и о жертвах межэтнических и политических конфликтов, разгоревшихся на пространстве бывшего Советского Союза. Наконец, присутствие православного духовенства и мирян в армии, социальных учреждениях, местах лишения свободы значительно помогло гуманизации этих институтов, защите прав и достоинства находящихся там людей. Перед началом XXI века в православной среде возникли первые общественные правозащитные организации и группы.
Одновременно в России началась довольно жесткая дискуссия между общественно активными православными верующими и наиболее известными правозащитными кругами, которые за последние годы перешли от симпатии к Церкви, гонимой в советские времена, к радикальному ее неприятию. Приведем лишь несколько примеров. Правозащитник Лев Левинсон в статье "На Святой Руси секса нет" называет православных священнослужителей и верующих, осуждающих сексуальную распущенность, "мракобесами", "жандармами во Христе", "профессиональными охотниками на ведьм", "великими инквизиторами" и так далее. Им противопоставляются "ценности" "сознательной сексуальной раскрепощенности", которая, по мнению Левинсона, "неотрывна от политической, экономической и идеологической свободы".
Ожесточенная полемика в средствах массовой информации ведется вокруг вопросов о месте религии в армии и школе, о ее партнерстве с государством, о христианском влиянии на экономическую этику, о пределах "игры" современных художников с религиозными символами, о возможности выражения ценностей Церкви в политике. На круглом столе, посвященном спорам вокруг выставки "Осторожно, религия", экспонаты которой были сочтены кощунственными для православных христиан и ниспровергнуты прихожанами одного из московских храмов, выступили некоторые известные правозащитники, бывшие диссиденты советских времен. Президент Института прав человека Сергей Ковалев, в частности, сказал: "Традиционное русское православие – это вообще антихристианская секта. Я не знаю, о чем и как говорить с персонажем в камуфляже, который называет себя священником в действующих частях нашей армии и говорит, что он приехал поддержать наше воинство". Другой бывший диссидент – Глеб Якунин, лишенный сана за отказ подчиниться решению Синода о запрете духовенству баллотироваться в парламент, высказался следующим образом: "Корень проблемы заключается в самой Московской Патриархии. Она – огромный монстр. Русское православие – это обрядоверие, это язычество".
Подобные высказывания, к сожалению, стали типичными для той части правозащитников, которая видит свою миссию в насаждении в России радикального пацифизма, секулярного гуманизма, идеи отказа страны от духовной независимости в пользу механического следования западной политической культуре. Неудивительно, что основным источником дохода для этого слоя правозащитников до сих пор остаются западные гранты. Полемика с кругами, проповедующими упомянутые взгляды, и обвинения с их стороны в чуждости правозащитной проблематики для Православия – побудили многих в нашей Церкви к глубокому осмыслению темы прав человека в современном мире.
Еще в 2000 году Юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви принял фундаментальный документ по общественно значимым вопросам – Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. В нем содержится "эмбрион" позиции нашей Церкви в области прав человека. Так, раздел "Христианская этика и светское право" констатирует: "По мере секуляризации высокие принципы неотчуждаемых прав человека превратились в понятие о правах индивидуума вне его связи с Богом. При этом охрана свободы личности трансформировалась в защиту своеволия (до тех пор, пока оно не вредит иным индивидуумам), а также в требование от государства гарантий определенного материального уровня существования личности и семьи. В системе современного светского гуманистического понимания гражданских прав человек трактуется не как образ Божий, но как самодостаточный и самодовлеющий субъект. Однако вне Бога существует лишь человек падший, весьма далекий от чаемого христианами идеала совершенства, явленного во Христе ("се, Человек!"). Между тем для христианского правосознания идея свободы и прав человека неразрывно связана с идеей служения. Права нужны христианину прежде всего для того, чтобы, обладая ими, он мог наилучшим образом осуществить свое высокое призвание к "подобию Божию", исполнить свой долг перед Богом и Церковью, перед другими людьми, семьей, государством, народом и иными человеческими сообществами".
1 июля 2004 года православное общество "Радонеж" провело круглый стол на тему "Свобода и достоинство личности: православный и либеральный взгляд". На нем, пожалуй, впервые со всей остротой были поставлены вопросы о православном ответе на современное правозащитное мышление и о необходимости выработки "правозащитной концепции" Православной Церкви. Вскоре после этой встречи прошли два экспертных совещания на тему прав человека в Отделе внешних церковных связей Московского Патриархата, а затем началась работа над концептуальным документом по вопросам достоинства личности, прав человека и их места в религиозно-нравственной системе ценностей. Проект данного документа, который будет носить характер доктринальной богословско-социальной разработки, создается рабочей группой из священнослужителей, церковных и светских ученых и затем будет предложен на суд Церкви и общества.
В процессе выработки этого документа родился и другой, представляющий некоторые идеи, родившиеся в ходе дискуссии в рабочей группе Всемирного русского народного собора, изучающей проблематику прав человека. Речь идет о Декларации о правах и достоинстве человека, принятой Х Всемирным русским народным собором в апреле 2006 года. Документ говорит о неотъемлемой ценности человека как образа Божия. Эта ценность, согласно документу, "должна уважаться каждым из нас, обществом и государством". Впрочем, достоинство, согласно документу, не присуще каждой личности от рождения, но приобретается по мере того, как человек совершает добро.
В декларации различаются две свободы: внутренняя свобода от зла и свобода нравственного выбора. "Свобода от зла, – говорится в документе, – является самоценной. Свобода же выбора приобретает ценность, а личность – достоинство, когда человек выбирает добро. Наоборот, свобода выбора ведет к саморазрушению и наносит урон достоинству человека, когда тот избирает зло".
Центральная идея документа – необходимость достижения гармонического единства между правами человека, нравственными ценностями, обязанностями и ответственностью личности: "Права человека имеют основанием ценность личности и должны быть направлены на реализацию ее достоинства. Именно поэтому содержание прав человека не может не быть связано с нравственностью. Отрыв этих прав от нравственности означает их профанацию, ибо безнравственного достоинства не бывает. Мы – за право на жизнь и против "права" на смерть, за право на созидание и против "права" на разрушение. Мы признаем права и свободы человека в той мере, в какой они помогают восхождению личности к добру, охраняют ее от внутреннего и внешнего зла, позволяют ей положительно реализоваться в обществе Права и свободы неразрывно связаны с обязанностями и ответственностью человека. Личность, реализуя свои интересы, призвана соотносить их с интересами ближнего, семьи, местной общины, народа, всего человечества".
Одним из центральных вопросов, разделяющих цивилизации, является сегодня вопрос о наборе ценностей и их иерархии в ценностных системах. Стало общим местом говорить, что многие ценности совпадают. Многие, но отнюдь не все. Так, из десяти заповедей Моисеева закона первые четыре вряд ли полностью признаются неверующими, да и некоторыми верующими людьми. Остальные заповеди постоянно оспариваются, в том числе в "христианской" среде. Даже если ценности совпадают, весь современный спор о правах человека вертится вокруг вопроса, какая из них выше, а какая ниже в ценностной иерархии (вспомним хотя бы вылившиеся в насилие споры о том, что важнее – святыни или свобода самовыражения журналиста или художника). В связи с этим декларация ВРНС утверждает: "Существуют ценности, которые стоят не ниже прав человека. Это такие ценности как вера, нравственность, святыни, Отечество. Когда эти ценности и реализация прав человека вступают в противоречие, общество, государство и закон должны гармонично сочетать то и другое. Нельзя допускать ситуаций, при которых осуществление прав человека подавляло бы веру и нравственную традицию, приводило бы к оскорблению религиозных и национальных чувств, почитаемых святынь, угрожало бы существованию Отечества. Опасным видится и "изобретение" таких "прав", которые узаконивают поведение, осуждаемое традиционной моралью и всеми историческими религиями".
Именно к признанию различных систем ценностей и к гармонизации отношений их приверженцев призывает упомянутый документ. Он заключается такими словами: "Мы стремимся к диалогу с людьми разных вер и взглядов по вопросам прав человека и их места в иерархии ценностей. Сегодня такой диалог, как ничто другое, поможет избежать конфликта цивилизаций, достичь мирного сочетания на планете различных мировоззрений, культур, правовых и политических систем. От того, насколько людям удастся решить эту задачу, зависит их будущее".
Предварительные итоги церковно-общественной дискуссии на правозащитную тему выявили ряд ключевых проблем, которые уже сейчас можно назвать важнейшими для православного мышления в данной области. Попытаемся кратко порассуждать о них.
В православном сознании всегда присутствовала идея ценности человека как облеченного образом Божиим. "И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его" (Быт. 1. 27) – эти слова Священного Писания являются для христианина незыблемым основанием онтологической ценности человеческой личности. Она неотменима ни тяжелыми условиями жизни, ни какими-либо унижениями, ни даже человеческой греховностью, помрачающей образ Творца. Не случайно многие православные святые почитали всякого приходящего к ним, даже самого грешного и опустившегося человека, кланяясь ему как образу Божию. Богоданная ценность личности является для христианина основанием для уважения к ней в обществе, для создания таких социальных условий, которые способствовали бы раскрытию ее дарованной Творцом свободы.
Впрочем, онтологическая ценность человека не отменяет реалистичного взгляда на земной мир как подверженный греху, а на личность – как страдающую от греха и нуждающуюся в спасении. Православие не разделяет "просвещенческое" учение о человеке как о существе, в свободном состоянии всегда стремящемся ко благу, а о социуме – как направленном, опять же в свободном состоянии, к прогрессу. Православные христиане не являются социальными оптимистами. Они очень серьезно воспринимают пророчества Апокалипсиса о том, что человечество, все более удаляющееся от Бога и предоставленное самому себе, будет умножать зло, которое в конце концов достигнет крайнего предела, за чем последуют Армагеддон и второе пришествие Христово.
Человек и общество сами по себе не могут достичь нравственного идеала. Для этого им нужна благодать Божия, подаваемая в истинной Церкви. Личность и социум не могут быть нравственными без воспитания и научения, без поддержки добра и ограничения зла, в том числе зла такого, которое является грехом с точки зрения Церкви, но признается "нормальным явлением" в современном праве. Не случайно возникает немало споров между православными христианами и теми, кто в угоду политкорректности пытается лишить их права называть грехом и злом такие явления, как гомосексуализм, аборты, внебрачные половые связи, кощунство, богоборчество, осквернение святынь и так далее. Для истинного христианина, в отличие от секулярного антропоцентриста, круг неправедных, греховных деяний отнюдь не ограничивается преступлениями против другой личности или общества. Для нас грех – это нарушение заповедей Божиих, неизменных, как Сам Господь. Даже если эти заповеди никак не отражаются в светском праве или общественных обычаях, православные христиане настаивают на необходимости их соблюдения и человеком, и социумом. Да, многие грехи было бы странно ограничивать через употребление власти закона и государства. Но они могут и должны врачеваться внутри семьи, церковной общины, гражданских ассоциаций. Церковь призвана публично обличать греховные деяния, побуждая людей к покаянию и исправлению.
Права человека неразрывно связаны с обязанностями и гражданской ответственностью, без которых самореализация личности рискует превратиться в эгоистическое, потребительское отношение к ближнему, к труду прошлых поколений и жизненным интересам поколений будущих. Не случайно взаимосвязь прав и обязанностей так ясно подчеркивалась в российской политической традиции.
Большинство прав человека, известных в современном законодательстве, в том числе экономические, социальные и культурные права, вполне созвучны православному представлению об условиях, необходимых для нестесненной жизни человеческой личности. Многие даже могут подумать, что, признавая одни и те же права, православные и люди других мировоззрений способны объединиться вокруг "общечеловеческих ценностей". Однако следует особо рассмотреть вопрос об иерархии ценностей, в которой, в отличие от секулярных гуманистов, православные христиане отнюдь не ставят на первое место земную жизнь человека и все, что с ней связано.
Ценности веры, святынь, Отечества для большинства православных христиан стоят выше, чем права человека, даже право на жизнь. Именно поэтому в периоды военных испытаний и архиереи, и старцы-отшельники призывали народ к вооруженному сопротивлению иноземным и иноверным захватчикам. А во времена богоборческих гонений Церковь легко отдавала гонителям свои богатства, не имевшие богослужебного употребления, но призывала людей к сопротивлению до смерти при изъятии священных предметов, к которым не должна прикасаться рука обычного человека.
Итак, в христианской традиции есть вещи более важные, чем земная жизнь – сначала своя, потом чужая (особенно если речь идет об агрессоре). Это вера – ибо лучше умереть, чем утратить ее. Это святыни – ибо ни при каких условиях христианин не должен обрекать их на поругание. Это жизнь и благо ближнего – своей семьи, своей общины, своего народа, вообще всякого человека, который терпит бедствие и страдание. Антропоцентрическая политико-правовая система, защищающая только земные интересы человека и общества, вряд ли когда-нибудь будет полностью одобрена истинным христианством именно потому, что в ней ценности веры и Отечества, за которые способен умереть христианин, ставятся много ниже ценности выживания человека в этом мире, "ценностей" комфорта, достатка, здоровья, успеха. Неудивительно, что в ходе нашей полемики с секулярными правозащитниками иерархии ценностей сталкиваются: мы говорим, что защита святынь от кощунства важнее свободы слова и творчества – нам возражают. Нам говорят, что ради жизни солдат и боевиков в Чечне можно поступиться целостностью России – но мы не согласны с этим.
Хотелось бы надеяться, что современный мир по крайней мере научится равно уважать и гармонизировать разные иерархии ценностей, отказавшись от попытки установить монополию антропоцентризма на закон и на общественное устройство. Только преодолев искушение такой монополией, только отказавшись от "либерального тоталитаризма", мы сможем избежать конфликта цивилизаций.
Выработка глубинного, религиозно-философского отношения Православной Церкви к правам человека непременно должна сопровождаться и практическими шагами. Сегодня православные миряне призваны к активной правозащитной работе – на наш взгляд, прежде всего в таких областях как: защита личности от произвола властей и работодателей; защита лиц, находящихся в местах лишения свободы и социальных учреждениях (особое внимание должно быть уделено инвалидам, детям-сиротам, пожилым людям); противостояние преступлениям на религиозной и национальной почве; защита национальных меньшинств; охрана личности от посягательств со стороны тоталитарных сект; защита от насилия, от организованной преступности и коррупции, от вовлечения в проституцию, торговлю людьми, употребление наркотиков.
Особой сферой, в которой уже действуют многие православные общественные организации, является недопущение тотального контроля над человеческой личностью, превращения ее в товар, в обезличенный модуль потребительско-технологической системы. Сейчас в православном мире многие указывают на опасность возникновения "электронного концлагеря", в котором личная жизнь человека, его религиозный и мировоззренческий выбор могут оказаться под жестким влиянием национальных правительств, международных органов власти, а главное – никем не избранных влиятельных акторов периода глобализации: руководства крупных компаний, интернациональной бюрократии и медиакратии. Современные информационно-технологические средства, делающие возможным тотальное отслеживание всех действий человека, могут с легкостью быть поставлены на службу идеологическому диктату, даже если последний будет осуществляться под лозунгами демократии, политкорректности, сохранения социальной стабильности, борьбы с терроризмом и другими видами преступности. Вот почему необходимо отстаивать право человека на контроль за сбором и употреблением информации о себе, на транспарентность и подотчетность обществу всех систем электронного управления – государственных или частных.
В заключение хотелось бы выразить надежду на то, что мышление и действие православных христиан в правозащитной сфере будет активно развиваться. Думается, это послужит и хорошей основой для диалога по данному кругу проблем с представителями других конфессий и религий, равно как и с теми правозащитниками, которые стоят на позициях секулярного гуманизма. Пусть такой диалог послужит ко взаимному уважению и сотрудничеству, цель которого – оставить попытки мировоззренческого диктата и развить полноценное сотрудничество на благо всех людей и народов.
2. Религия и общественный уклад в православной цивилизации
Сегодня в мире обостряется дискуссия между верующими различных религий и приверженцами секуляризма об основах общественного устройства. В ходе этой дискуссии, на мой взгляд, становится все более очевидной неудача попыток "религии человекобожия" убедительно объяснить, почему именно она должна быть основой права и политики, на что она активно претендует в течение всей недавней истории. Я убежден, что она – лишь одно из возможных мировоззрений, и поэтому высказывания типа "должно быть так и никак иначе" сегодня теряют убедительность. Мир все больше понимает, что религии включают в себя не только малозначимые особенности этнографических обрядов, кухни или одежды, но и свои модели семьи, социума, права и государства. Общества, живущие по правилам, связанным с той или иной религией, нельзя назвать лишенными успеха, который вовсе не обязательно исчисляется в долларах, евро или других в полном смысле "условных" единицах, считать которые за универсальную ценность однажды решили на Западе. "Пост-просвещенческие" идеологемы, зафиксированные в праве и практике, вся менее видятся самоочевидными с точки зрения многих элит и народов, в том числе и на самом Западе, который начинает испытывать кризис идентичности и способности к мобилизации из-за того, что гедонизм и культ религиозного и нравственного безразличия делают западные страны бессильными перед лицом религиозно мотивированных внешних сил. И все больше людей задается вопросом: на каком основании сторонники секуляризма объявляют свою модель общества единственно возможной? Не настало ли время прийти к действительному многообразию цивилизаций, включающему в себя разные правовые, политические и социальные системы?
В своей статье "Крушение СССР и возрождение России" российский политолог и мыслитель Виталий Третьяков называет Россию одним из трех субъектов Евроатлантической (христианской) цивилизации и предлагает заключить новый союз с двумя другими ее центрами – Западной Европой и США. Такой выбор и в самом деле является для России естественным и исторически логичным. Впрочем, Запад решительно и добровольно порвал с тем христианским прошлым, которое некогда цементировало его отношения с Россией, даже несмотря на конфессиональные различия и войны. Возвращается ли Запад к своим истокам? Возможно, под влиянием ислама – да, но так ли это, мы узнаем нескоро. В то время как нашей, православной цивилизации, даже если рассматривать ее как часть цивилизации более крупной, нужно подумать, что мы можем предложить Европе и Америке, если все-таки считаем себя одним из центров евроатлантического мира, а не ведомой его периферией.
Нам действительно есть что сказать Западу. По крайней мере стоит ему напомнить, что христианский Восток, то есть Евангелие плюс римское наследие, преломленное через византийский и славянский опыт, – это не меньшее основание Европы, чем Рим "второй", созданный – опять же на евангельской основе – варварами и Папским престолом, а также все его кривые зеркала, сформировавшие протестантизм. Восточно-христианская цивилизация не может войти с Западом в единое пространство, не привнеся туда свое духовное наследие, свои правила, принципы, законы, свою модель государства и общества.
Я убежден, что православный мир представляет собой самостоятельную цивилизацию. Христианскую и, может быть, единственно христианскую, но отнюдь не в том понимании, какое принято на современном Западе. Восточную – но сохранившую римское наследие. Это цивилизация, имеющая свои духовно-общественные постулаты, которые несводимы к малозначимым этнографическим "особенностям", но, наоборот, определяют все – политику, экономику, государственность, вектор внешней политики.
Среди этих постулатов многие относятся к сфере взаимоотношений религии и общества. Во первых, православные христиане решительно стремятся воплотить в своей жизни, частной и обещственной, слова Господа Иисуса Христа: "Ищите прежде Царства Божия и правды его, и это все приложится вам" (Мф. 6. 33). Так Христос отвечает тем, для кого главное – "что есть, что пить и во что одеться". Христианин, всерьез принимающий Евангелие, воспринимает чисто земные, прагматические интересы как нечто подчиненное и вторичное. И именно такой взгляд можно назвать истинно христианским, в отличие от "протестантской этики" и вообще всех попыток принизить, "приземлить" идеалы Нагорной проповеди, приспособить их к утилитарным нуждам "века сего". Проще простого сказать, что эти идеалы пригодны лишь для "духовности", а в "реальной", земной нужно руководствоваться чем-то иным. Но нет: жить именно в этом грешном обществе так, чтобы высший идеал был главным, а прагматика – второстепенной, и заповедует подлинное христианство.
Нам могут сколько угодно говорить: "Главное – чтобы все жили в мире, здоровье и достатке, а все остальное – частности". Для православного сознания общественный строй, основанный на таком утверждении, видится перевернутым с ног на голову. Православие стремится подчинить приоритеты земного существования надмирным целям, духовной миссии, от которой зависят спасение души и вечная жизнь, несравненно более важная, чем жизнь нынешняя, временная, являющаяся лишь приуготовлением к вечности. Православный социум должен быть устроен так, чтобы он прежде всего помогал человеку спасаться – обретать истинную веру, жить по ней, просвещать ею других, а уже потом – заботиться о прагматических нуждах. Если же обслуживание последних мешает спасению – через гордыню, потребительство, гонку за деньгами и вещами, – то все это должно быть ограничено, остановлено, лишено общественной поддержки. Вот почему православные христиане так убежденно борются с консюмеризмом, "экономиоцентризмом", индустрией эксплуатации инстинктов и пороков. Одним словом, экономика должна быть подчинена стремлению к вечной жизни. Или по крайней мере не препятствовать этому стремлению.
Лозунг дореволюционного российского делового сообщества, процитированный в Своде нравственных принципов и правил в хозяйствовании, принятом VIII Всемирным русским народным собором (ВРНС), гласит: "Прибыль превыше всего, но честь дороже прибыли". Эти слова – яркий пример того, как нематериальная ценность ставится выше прагматических целей. Да, честь способна приносить долгосрочную выгоду. Но в православном миропонимании она ценится столь высоко не потому, что может иметь материальное выражение, а потому, что имеет отношение к спасению души, к судьбе человека в вечности.
Приоритет Царства Божия и вечной жизни неизбежно влияет и на восприятие святынь, на их место в общественно значимой системе ценностей. Евхаристия, иконы, храмы, богослужебные предметы, священные символы – все это "частицы Неба на земле", а потому их ценность неизмеримо выше, чем, например, ценность свободы самовыражения, если оно замкнуто на чисто земные задачи. Даже ценность временной человеческой жизни по крайней мере сопоставима с ценностью святынь, если не поставляется выше ее. Согласно Декларации о правах и достоинстве человека, принятой Х ВРНС, "существуют ценности, которые стоят не ниже прав человека. Это такие ценности как вера, нравственность, святыни, Отечество". История Православной Церкви знает массу примеров того, как ради святынь люди шли на смерть, даже не задумываясь о том, стоят ли они человеческих жизней. В годы революционного террора иерархи и пастыри с легкостью отдавали большевикам сокровища, не имевшие богослужебного употребления, но шли на Голгофу и увлекали на нее простых верующих, отказываясь согласиться на изъятие и осквернение священных предметов, к которым не должна прикасаться рука мирянина. "Известие учительное", содержащееся в одной из литургических книг – Служебнике, – предписывает священнику не прерывать богослужения даже в случае угрозы убийства: "Ибо, если будет тогда убит, к мученикам причтен будет".
Христиане – всегда в первую очередь граждане Небесного Отечества. В древнем Послании к Диогнету его неизвестный автор пишет о христианах: "Живут они в своем отечестве, но как пришельцы; имеют участие во всем как граждане, и все терпят как чужестранцы. Для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество – чужбина". Основы социальной концепции Русской Православной Церкви – всеобъемлющий документ, принятый ее Архиерейским Собором в 2000 году, – вслед за апостолом Павлом говорит о Церкви как о новом народе, единство которого "обеспечивается не национальной, культурной или языковой общностью, но верой во Христа и Крещением".
И только в этом свете можно понять соотношение универсального и национального в православной цивилизации. В ней не должно быть "ни эллина, ни иудея" (Кол. 3. 11). Патриотизм для православного христианина важен и естественен, особенно если он соединен с отстаиванием истинной веры (в условиях, когда иноверные силы пытаются изменить религиозный выбор православной общины). Впрочем, именно этот последний случай наглядно показывает, что главный смысл православного патриотизма – не в заботе о земном выживании нации или государства, а в заботе об их сохранении именно как "внешних рамок" спасительной религиозной общины, ведущей людей в вечную жизнь. Естественно, эти "рамки" – этнические, государственные, территориальные – могут меняться, и их ценность обусловлена тем, насколько они помогают или мешают миссии спасения человека, достижению им вечного бытия (не случайно в православном богослужении погибшие на войне именуются "за веру и Отечество живот свой положившими" – именно так, в первую очередь "за веру", потом уже – "за Отечество").
Самопонимание православного социума не может не учитывать и евангельской эсхатологии. Христиане знают, что история земного мира развивается в сторону умножения зла, которое в конце концов дойдет до крайней черты и будет истреблено Богом в последней битве в Армагеддоне. Православное сознание не верит в социальный прогресс, отвергает идеологию "светлого будущего" или "царства Божия на земле", построенного без Бога, сугубо человеческими силами. Основание же нашего оптимизма – в надежде на "новое небо и новую землю" (Апок. 21. 1), на грядущую жизнь праведников с Богом, которая сменит нынешнюю земную историю.
В свете этих убеждений очевидно, что для православного христианина общество, а в идеале и государство должны иметь духовную миссию. Они не могут быть мировоззренчески нейтральными.
В Основах социальной концепции Русской Православной Церкви не без сожаления констатируется, что "в современном мире государство обычно является светским и не связывает себя какими-либо религиозными обязательствами". При этом говорится: "Однако, как правило, государство сознает, что земное благоденствие немыслимо без соблюдения определенных нравственных норм – тех самых, которые необходимы и для вечного спасения человека". Документ не исключает и возможности "такого духовного возрождения общества, когда религиозно более высокая форма государственного устроения станет естественной".
Православная цивилизация всегда – и в Византии, и в России, и в южнославянском мире – подразумевала наличие у социума (а обычно и у власти) религиозного предназначения, высшего смысла, простирающегося за пределы жизни поколения, государства, народа и даже земного мира. Интересно заметить, что Православие относится к мифу о "религиозном нейтралитете" государства весьма реалистично, понимая, что в действительности такого нейтралитета нигде не было, нет и не будет. Современные секулярные, то есть вроде бы "нейтральные" режимы – одни из наиболее идеологизированных. Они, например, готовы пожертвовать жизнями (французских заложников в Ираке) за право диктовать гражданам форму одежды (что угодно, только не хиджаб, сохранения права носить который в школах требовали боевики, захватившие заложников).
Утверждение истинной веры, основанных на ней норм морали, законов и правил не может не быть задачей общества, состоящего из православных христиан. Если это общество представляет из себя микросоциум мигрантов, живущих в какой-нибудь из неправославных стран, задачи у него будут не столь масштабными: они по преимуществу будут касаться внутриобщинной жизни. Но православным может ощущать себя и крупный народ, обладающий возможностью обустраивать свою государственность и политико-правовую систему. Конечно, в среде этого народа наверняка будут существовать меньшинства, не разделяющие его веру и его устремления. Никто не вправе заставлять людей их принимать, и уважение к религиозным и мировоззренческим меньшинствам всегда было одной из лакмусовых бумажек мудрости общества. Но и мешать осуществлению религиозной миссии православного социума эти меньшинства не имеют морального права – хотя бы потому, что этим они нарушали бы право своих соседей на их собственный общественный выбор. В идеале меньшинства могут и содействовать духовной миссии православного народа – вспомним, как российские мусульмане, иудеи, деисты, агностики, секулярные националисты участвовали в войнах, имевших религиозно-цивилизационную подоснову, даже несмотря на то, что по другую сторону фронта находились в том числе их единоверцы или единомышленники.
Между прочим, принятая Х ВРНС Декларация о правах и достоинстве человека не случайно называет земное Отечество одной из ценностей, которые стоят не ниже прав личности. Вряд ли православные христиане назовут такой ценностью страну, не имеющую ничего общего с их духовной миссией, а значит – с их цивилизацией. Таким образом, речь идет не только о земле, границах, флаге и гимне, а прежде всего о социуме, имеющем духовное предназначение, – об Отечестве, хранящем веру. Конечно, христианин всегда обязан быть хорошим гражданином любого государства (вспомним православных японцев, молившихся о победе своей страны в русско-японской войне, вспомним лояльность церковных авторитетов римским императорам-гонителям, турецким султанам, Сталину и Гитлеру). Но по-настоящему обоснованным становится именно патриотизм, соединяющий Отечество и веру, а значит, немыслимый в отрыве от религиозно-общественных устремлений.
Не случайно православная Россия погружалась в застой и духовное расслабление всегда, когда занималась лишь собой, лишь своим материальным "выживанием". И наоборот, ставя перед собой глобальные, надмирные, религиозные цели, наша страна, даже порой проигрывая войны за веру, святыни и православных братьев, необычайно укреплялась духовно.
В православной традиции нередко говорится о единстве Церкви, народа и власти. Принцип "симфонии" – теснейшего сотрудничества религиозной и светской власти – хорошо известен из византийской и русской истории. Где-то и когда-то он исполнялся лучше, где-то и когда-то – хуже. Но он всегда был одной из основ православного общественного идеала. И, конечно, он подразумевал, что власть – церковная и государственная – должна действовать в согласии с народом. Последний аспект "симфонии" нуждается в особом акцентировании именно сегодня, когда делаются попытки заявить об "извечном", неизбежном и чуть ли не предопределенном противостоянии народа и власти.
Нравится это кому-то или нет, но для православной цивилизации видятся искусственными и чуждыми вообще любые учения, говорящие о "правильности" политической и экономической конкуренции, о неизбежности застоя и злоупотреблений при отсутствии разделения (а еще лучше – конфликта) властей, противостояния политических партий, поколений, социальных групп, экономических акторов, большинства и меньшинств и так далее. В понимании Православной Церкви любое разделение – это грех и болезнь, а не "творческий фактор". В конце концов, война – высшая форма конфликта – принесла человечеству невиданный научный, технологический и даже культурный "прогресс", так что же – ради него специально воевать?!
Православные христиане, буквально воспринимающие Евангелие, должны полагать в основу устройства своего социума в том числе и такие новозаветные изречения: "Будьте единодушны и единомысленны" (Фил. 2. 2), "все у них было общее" (Деян. 4. 32), "мы, многие, одно тело" (Рим. 12. 25).
Кстати, не только православная цивилизация характерна мощной приверженностью идеалу единства народа и власти (а зачастую и религиозной общины), ради которого нужно отставить в сторону, особенно в моменты кризиса, любые разделения и частные интересы. Такой идеал свойствен японскому и китайскому менталитету, исламской цивилизации и – как ни странно – даже американской. Именно благодаря этому идеалу данные цивилизации в исторической перспективе чувствуют себя более уверенно, чем культивирующая партикулярные интересы Западная Европа или не могущая справиться с разделениями Индия.
Опасность застоя при отсутствии динамичного конфликта интересов, конечно, существует. Но в византийской и российской традициях ее уравновешивала мудрость, воля, а иногда даже эксцентричность верховной власти. При этом власть, в православном ее понимании, должна советоваться с народом.
На Небе – один Бог и ангельская иерархия; так же должно быть устроено и человеческое общество. Не случайно и Церковь, и государство в православном мире обычно имели сильную, централизованную и, как правило, персонифицированную верховную власть: императора, патриарха, церковные и светские престолы "царствующих градов". Отсутствие такой власти воспринималось как ненормальное ("безгосударное время", "междупатриаршество", Синодальный период истории Русской Церкви, при котором она не имела Патриарха и управлялась государственным чиновником; эту систему Церковь отвергла, как только получила такую возможность). В православном мире тяга к персонифицированной власти очевидна, причем даже не искавшие божественной санкции коммунистические или современные правители наделялись народом особыми правами и полномочиями: царь может то, чего не может простой смертный; его поступки не всегда могут объясняться логикой, доступной обычному человеку, ибо "сердце царево в руце Божией".
При этом не случайно слово "соборность" некоторые отождествляют с демократией, хотя по смыслу оно гораздо шире. Царь всегда должен ощущать обязанность советоваться с народом, находить с ним согласие и единство. Горе ему, если он этого не делает – ответит перед Богом. Точно так же и церковный иерарх, который, по смыслу правила, содержащегося в Уставе Русской Православной Церкви, управляет епархией "при соборном содействии клира и мирян". Не случайно цари, патриархи, президенты в православных странах ходили и ходят "в народ", даже не испытывая в этом непременной прагматической надобности. Веча, советы, думы, соборы, синоды являются непременной составной частью православной системы управления – по крайней мере должны ими быть.
Общество и власть не должны контролировать внутреннюю сферу человека помимо его воли. Согласно Основам социальной концепции Русской Православной Церкви, государственное право "не определяет внутренних состояний человеческого сердца, поскольку Сердцеведцем является лишь Бог". Но воспитание, просвещение и общественное воздействие на личность необходимы. Силой убеждения, силой слова и примера православный социум не только имеет право, но обязан формировать или ре-формировать своих членов – детей в согласии с волей родителей, взрослых в согласии с их собственной волей.
Человек имеет ряд обязанностей перед обществом. Декларация ВРНС о правах и достоинстве человека гласит: "Личность, реализуя свои интересы, призвана соотносить их с интересами ближнего, семьи, местной общины, народа, всего человечества". Православная Церковь всегда считала возможным и даже поощряла самопожертвование человека ради народа, вспоминая слова Господа Иисуса Христа: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин. 15. 13). Жертва своей (а в условиях защиты веры и Отечества даже чужой) жизнью, самоограничение, отказ от своих прав, свободы, достояния ради блага ближнего, ради своей общины и своего народа – это норма поведения православного христианина.
3. Религия и современное государство. Необходимость диалога между религией и секуляризмом
Секулярное государство приемлется Православной Церковью, однако не воспринимается как идеальное. В Основах социальной концепции Русской Православной Церкви говорится: "Утверждение юридического принципа свободы совести свидетельствует об утрате обществом религиозных целей и ценностей, о массовой апостасии и фактической индифферентности к делу Церкви и победе над грехом. Но этот принцип оказывается одним из средств существования Церкви в безрелигиозном мире, позволяющим ей иметь легальный статус в секулярном государстве и независимость от инаковерующих или неверующих слоев общества". При этом документ не исключает "возможность такого духовного возрождения общества, когда религиозно более высокая форма государственного устроения станет естественной".
Русская Православная Церковь не стремится к превращению в орган государственной власти или в политическую партию. В то же время она осуществляет свободное сотрудничество с государством в целом ряде областей, включая нравственное воспитание личности и общества. При этом считается, что общество, в том числе посредством государства, может и должно оказывать предпочтения при поддержке тех или иных религиозных общин и сотрудничестве с ними, исходя из их численности, укорененности в истории страны, приносимой очевидной общественной пользы. Равенство базовых прав – на совершение культа, на исповедание своего учения, на организацию внутриобщинной жизни – не должно означать равенства в привилегиях, будь то налоговые льготы или, например, доступ в общенациональное медиа-пространство, которые общество вправе предоставлять по своему свободному выбору. В этом отношении православная модель взаимоотношений религии и государства склоняется скорее к традиционно-европейской системе, нежели к американской.
Светское право, согласно документу, "содержит в себе некоторый минимум нравственных норм, обязательных для всех членов общества. Задача светского закона не в том, чтобы лежащий во зле мир превратился в Царствие Божие, а в том, чтобы он не превратился в ад". При этом светский закон не воспринимается как совершенный. Согласно Основам социальной концепции Русской Православной Церкви, в тех случаях, когда он "совершенно отвергает абсолютную Божественную норму, заменяя ее противоположной, он перестает быть законом, становясь беззаконием, в какие бы правовые одежды он ни рядился Человеческий закон никогда не содержит полноту Закона Божественного, но чтобы оставаться законом, он обязан соответствовать богоустановленным принципам, а не разрушать их". В случае, когда исполнение требования светского закона угрожает вечному спасению, предполагает акт вероотступничества или совершение иного несомненного греха, документ призывает православных христиан к подвигу исповедничества, включая открытое выступление против нарушения обществом или государством Божиих заповедей и установлений, а если такое выступление невозможно – к гражданскому неповиновению.
Таким образом, в Основах социальной концепции Русской Православной Церкви фактически признается наличие определенного напряжения между религиозным и светским правом – напряжения, которое сегодня присутствует во многих странах и на международной арене. Сегодня приверженцы секулярного мировоззрения полагают, что право и общественный уклад могут основываться только на достижениях человеческого разума, на общественном договоре и на утилитарных приоритетах земного существования. Религия при этом должна, по мысли секуляристов, оставаться уделом лишь частной жизни и внутренних процессов, протекающих в религиозных общинах (хотя и на эти процессы секулярные силы нынче пытаются распространить свои правила). Столкновение религиозного и секулярного взгляда на общественное устройство происходит сегодня не только в академических дискуссиях, но и на поле битвы: вспомним те же Афганистан и Ирак. Убежден, что противоречия между секулярным и религиозным мировоззрениями нужно в самые краткие сроки обсудить в рамках диалога между приверженцами этих двух мировоззрений об основах права и общественного устройства.
Подобный диалог сегодня жизненно необходим, и альтернативой ему может быть только война – война ценностей. Причем такая война, по определению гораздо более ожесточенная, чем войны за территорию или за экономические интересы, особенно опасна именно сегодня, когда вопрос об ураганном распространении технологий массового уничтожения стал попросту вопросом времени. Начать диалог на равных, без предубеждений и без предварительных условий, – значит вовремя ответить на смертельную опасность.
Каковы могут быть задачи подобного диалога? Во-первых, стоит порассуждать о месте религии в жизни общества, о моделях отношений государства и религиозных объединений. Где-то нормой является жесткое разделение религии и государства по американскому или французскому образцу. Где-то религиозные общины (причем, как правило, избранные) активно поддерживаются государством и сотрудничают с ним. Наконец, в некоторых странах право и общественный уклад прямо основаны на религии. Полагаю, что стоит перейти от безапелляционных утверждений о "ретроградности" второй и третьей моделей к их признанию как неотъемлемой части разнообразия современного мира.
Следовало бы подумать и о большем внимании к ценности религиозных святынь, которую отстаивают многие верующие люди. Секулярное общество признаёт право на защиту личности, государственной символики, памяти умерших, их захоронений и так далее – то есть всего того, что является высшей ценностью для гуманистов. В то же время для последовательных верующих не меньшую ценность представляют священные для них имена, символы, тексты, изображения, сооружения, предметы. И нет никаких причин отрицать, что такая позиция, такие убеждения людей должны уважаться правом и государством.
Большинство религиозных традиций, как и традиция секулярная, считают важным участие народа в принятии политических решений – то, что обычно именуют демократией. Но модели такого участия могут быть разными, в том числе в рамках монархии или "корпоративного государства". Нужны ли повсюду в мире политические партии, их представительство в парламенте и прочие атрибуты западной политической системы? Этот вопрос становится все более открытым. Идеал народовластия присутствует и в шариате, и в православной социальной мысли. И мне кажется, что попытки переделать эти традиции только потому, что они не соответствуют принципам западной политической механики, – по меньшей мере недальновидно.
В разных цивилизациях по-разному смотрят на семью, на место в ней женщин и детей, на отношения полов. Удивительно, что, например, добровольный выбор мусульманками многоженства Запад фактически объявляет "недобровольным", а отказ признать гомосексуальные браки приравнивает чуть ли не к преступлению. Этим по сути говорится, что и мусульмане, и сторонники традиционного христианского взгляда на брак должны изменить свои убеждения. Что же здесь от свободы и демократии? Есть немало и других примеров расходящихся взглядов различных цивилизаций на многие стороны жизни общества. Убежден, что все они должны быть учтены при развитии международного права и мировой политики. Возможно, для этого стоило бы подумать о создании при ООН Совета цивилизаций. Этот орган не должен подменять Совет безопасности. Однако он помог бы обеспечить большую представительность при принятии решений, которые подчас не осознаются как "свои" большинством людей мусульманской, православной, католической, китайской, ортодоксально-иудейской и некоторых других цивилизаций.
Диалог между религией и секуляризмом пока похож на "разговор" немых и глухих. Сделать этот диалог реальным, сделать так, чтобы он влиял на судьбоносные политические шаги и на перераспределение власти, – значит, избежать превращения непростой межцивилизационной дискуссии в столкновение. В идеале же нужно признать право каждого жить и поступать так, как он считает нужным, даже если речь идет о строителях "глобальной Америки" или "глобального Халифата". Ни те, ни другие не откажутся от своих целей. Но попытаться побудить и тех, и других, и всех прочих к отказу от силового сценария и к взаимному принятию различий – это одна из главных на сегодня задач диалога цивилизаций.
11 октября 2007 г.
|
