RELIGARE («РЕЛИГИЯ и СМИ») , religare.ru
постоянный URL текста: http://www.religare.ru/2_23871.html

13 декабря 2005

Игорь Мананников

Греко-католичество в России как гипотеза

Источник: http://www.baznica.info Baznica

Существование Греко-католической церкви должно стать основной проблемой в первую очередь для самой Греко-католической церкви. Не в смысле юридической законности ее существования (в этом нет сомнений), а в смысле необходимости религиозного обоснования самой Греко-католической идеи. Греко-католическая церковь как проект подлинной церковности и показательный прецедент экуменического единения нуждается в теоретическом эксплицировании своих оснований. Другими словами, если факт существования униатов мы считаем исторической случайностью, вызванной внешними причинами, то проблемы как таковой нет.

Просто нужно создать закрытый униатский анклав, например в Галиции, существование которого будет связано с историей определенного народа. Анклав этот будет интересным для религиоведов, но не более того. Многие современные церковные деятели как Католической, так и Православной церкви хотели бы видеть проблему именно в таком свете. Греко-католики для них – это исторический нонсенс, который существует уже 400 лет и поэтому к нему нужно отнестись с уважением, но ограничить территориальными и национальными рамками. Тогда проблема распространения униатства будет лежать только в геополитической плоскости со всеми вытекающими отсюда методами воздействия.

Однако это ошибочный взгляд на унию. Греко-католическую церковь нужно воспринимать в контексте истории Церкви как закономерное развитие ее по направлению к единству. Таким образом, уния – это не искусственное церковное образование, а инициированное самой церковной историей духовное движение – своеобразный проект реального экуменизма и экспериментального самоосуществления церкви в новых исторических условиях. Движение Унии или, лучше, Событие Унии медленно растет. Многочисленность общины в христианской церкви никогда не была критерием истинности, а малочисленность не была критерием ложности. Вспомним хотя бы св. Афанасия Великого против арианского большинства в Церкви. Уния растет, в частности, в России люди становятся униатами исключительно по своему собственному выбору, в результате сложных духовных поисков. Здесь мало случайных людей, поэтому каждый представляет собой огромную ценность. Малочисленность и географическая разбросанность российской униатской общины часто приводит к душевному смущению и идейной раздробленности. Приходится вновь и вновь доказывать (в первую очередь себе), что мы есть и имеем право на существование.

Постоянная проблематизация себя, как я считаю, перманентный кризис – это нормальное состояние униатской церкви, которого не нужно бояться русским греко-католикам и от которого не следует избавляться традиционным униатам, превращая унию исключительно в народную традицию, уже обоснованную временем. Уния – это религиозный факт, его нельзя избежать или забыть, его нужно осмыслить.

Как известно, Греко-католическую церковь в католических документах называют Католической церковью восточного обряда, сами униаты пытаются расширить понятие и называют себя Католической церковью восточной традиции. В этом различении есть глубокий смысл, т. к. здесь название выявляет сущность этого события. Отсюда видно, что Событие Унии латинские католики воспринимают только как разновидность обряда при идейной тождественности. Многие греко-католики тоже так себя понимают, можно сказать больше – для этого даже есть основания. Эти основания – сам восточный обряд. Вернее, его излишняя автономность в практическом осуществлении: обряд можно исполнять формально, без учета его внутреннего содержания. При поверхностном рассмотрении кажется, что восточная традиция сконцентрирована в обряде, как некоем перечне особых ритуалов. Можно верить во что угодно и соблюдать православный обряд. Поэтому большинство латинских католиков считают, что греко-католики, находясь теоретическом единстве с католической церковью, по определенным причинам избирают такой замысловатый способ поклонения Богу. Избирают, следуя традиции, воспитанию родителей и т.д., что, в общем-то, санкционировано Римом и вполне законно. Однако такой подход таит в себе много проблем.

Любой православный семинарист вам скажет, что литургия теологична, а богословие в своем основании литургично. То есть обряд исходит из религиозного мировосприятия, а мировосприятие покоится на вере. Обряд исходит из опыта веры. Восточный обряд символически содержит в себе православную веру, православное понимание мира, истории, Бога и человека. Понимание, заметим, отличное от католического понимания (об этом в свое время много писали русские философы и богословы так называемой неопатристической школы). Конечно же, не обходится без национальной составляющей, особого строя жизни восточного человека. Поэтому невозможно просто так, по прихоти, выбрать себе понравившийся обряд. Обряд – это не форма религиозного искусства, это символическое высказывание своей веры, своего духовного опыта и опыта поколений. Обряд – это своеобразное суждение человека. Здесь появляются две проблемы. Первая – следование своему обряду (не исполнение как внешней данности, а именно следование Традиции как внутренней необходимости, зову Судьбы или Промысла). Вторая – это адекватность формального выражения обряда. Я называю эту проблему – проблемой обрядового антиквариата.

Эти две проблемы чрезвычайно переплетены между собой. Следование обряду, следование традиции требует духовной сосредоточенности на своей индивидуальной вере и на вере общины. Это не знакомство с культурой предков, не чтение исторических и душеполезных книг. Это ответ на вопрос: кто я? откуда я? Здесь рождается подлинное понимание своей Традиции как горизонта своего бытия. Традиция как место явления Другого. Это признание своей конечности, признание того, что я не сам себя создал. Я создан Богом и помещен в определенный исторический контекст, имеющий значение для вечности. Поэтому степень напряжения принятия Другого, данного в традиции, обостряет чувство собственной конечности и вовлекает меня в отношения с источником всякой традиции; дает мне возможность истинного следования зову традиции, которая таким образом становится моей Судьбой и Призванием.

Проблема обрядового антиквариата разработана в церкви более широко. Это бесконечные вопросы о том, что нужно убрать из обряда, что уже отжило и не работает. Есть консервативные и либеральные партии в церкви, которые отстаивают свои позиции. И нельзя сказать, что кто-то из них не прав. Действительно, есть в обрядах довольно абсурдные вещи, рудименты других эпох, которые сейчас смотрятся (что уж говорить об исполнении!) довольно дико. Однако, очистка обряда с помощью ножниц, когда просто вырезаются куски богослужений или непонятные места, – тоже не годится. Нужно найти сущностный метод решения этих проблем. Очевидно, что единственным методом решения всех обрядовых проблем является Община. Община как пространство встречи личности с традицией, община ведет нас к Судьбе, община является критерием адекватности символического, а значит и обрядового миропонимания личности. Поэтому современная российская греко-католическая церковь, как сравнительно молодое образование, более всего нуждается в общинах как экспериментальном пространстве своего существования.

Вернемся к нашим размышлениям о сути унии. Итак, католическая церковь, принимая восточный обряд, открывает дверь всему колоссальному многообразию (догматическому, литургическому, мистическому, каноническому и др.) восточной традиции, которую обычно называют Православием. Возникает проблема, каким образом Католическая церковь может вместить в себя православие. Есть три подхода к решению этой проблемы. Первый – самый простой (и самый опасный, как мы увидим далее) – все православные становятся католиками и сохраняют свой обряд как одну из форм религиозного искусства (довольно ценную для истории, учитывая достижения Златоуста или Рублева). Этот подход, кстати, довольно широко распространен в самой Православной церкви с поправкой на то, что православные считают свой обряд не одной из многих, а единственной истинной формой, но опять же – религиозного искусства.

Второй подход – формальное принятие православия во всей его целокупности, его признание. Но при понимании всей его инаковости Православие предоставляется самому себе как самозамкнутая ценность. Это такой своеобразный выгодный политический союз. Думаю, что многие греко-католические иерархи мечтали бы об этом. Но формальное признание не обеспечивает духовного единства и подлинного общения, хотя задает правильный вектор. Третий подход – самый скользкий – это метод исторического экуменизма. Самый безответственный метод, распространенный в настоящее время, когда признается ценность православной традиции, но униатский метод восприятия этой традиции отвергается из-за политических соображений, хотя другого метода просто не существует. Взаимное узнавание и воспитание толерантности – дело хорошее, но проблемы оно не решает.

Как мы видим, все три подхода ущербны. Недостаток их в том, что католическая церковь в отношениях с православием принимается в качестве неподвижного субъекта единения. То есть католичество остается таким, каким и было, а Православие входит в его состав. Как большая далекая провинция становится включенной в состав империи. Конечно же, Католическая церковь, как Вселенская, имеет все условия для принятия и усвоения православной традиции, но истинным принятием это будет только в том случае, когда католичество само начнет при этом изменяться. Диалог католического и православного опыта Христа, вернее, ощущения телесности Христа, должен привести к взаимоизменению, иначе диалог не состоится. Нельзя ставить вопрос о том, кто отпал от истины первый – это уже бессмысленно. Нужно приходить к диалогу в страдательном залоге, с готовностью попасть под влияние. Это как в браке. При разводе супругов никогда нельзя говорить, что один из супругов прав, а другой виноват. Виноваты в разрыве всегда оба. Также как и при вступлении в брак. Идеальный брак предполагает постоянное влияние друг на друга, при котором оба супруга изменяются. Пример брака в отношениях между церквями очень уместен, учитывая многочисленные слова ап. Павла об этом. В отношениях с православной традицией католичество должно попадать под влияние православия и наоборот. В полноценном диалоге изменения касаются обеих сторон.

Теперь перейдем к самому трудному вопросу. Что же такое православная традиция как таковая в контексте межцерковного диалога? Вопрос очень сложный. Конечно, в этой статье я не смогу ответить на него однозначно. Я и не претендую на это. Моя задача – спровоцировать спор на эту тему. Даже не спор, а диалог… Итак, что же такое Православие и чем оно отличается от западной христианской традиции?

Главной ошибкой Католической церкви на протяжении последних 100 лет было неправомерное отождествление Православия как традиции с конкретными Православными церквями. Однако надо заметить, что православная традиция полностью не явлена ни одной православной церковью (включая дохалкидонские церкви). Взяты отдельные черты, отдельные обычаи, определенные пласты богословия, позже переработанные в соответствии с национальными интересами. Чтобы подлинно явиться во всей своей красе, Православие должно стать католическим (в смысле вселенским).

В России православная традиция отождествляется обычно с Русской Православной Церковью. Это большая ошибка, которая, конечно же, сильно подогревается самой РПЦ. Стать монополистом Православия очень выгодно перед лицом католичества. Его можно продавать, можно пользоваться его авторитетом в своих интересах. В общем, делать, что угодно. РПЦ как бы приватизировала восточную традицию и, конечно же, не может терпеть конкурентов в виде каких-то там греко-католиков. Понять РПЦ можно, монополия – дело серьезное и выгодное. Понять латинских католиков тоже можно, у них нет альтернативы. Кто еще им покажет литургию Златоуста или пасхальный крестный ход? Нельзя понять греко-католиков, которые не всегда сознают, что они являются единственными носителями православной традиции, лишенной идеологических оков монополизма, национализма, империализма, анархизма. Освобожденные Богом от этой мишуры для творчества, они опять ищут ярмо – начинают копировать либо православных из РПЦ, либо знакомых ксендзов. Утешает только то, что униатское движение еще молодое. История показывает, что монополизм РПЦ на восточную традицию все больше оспаривается старообрядцами, Зарубежной православной церковью и различными альтернативными православными церквями, в которых я с удивлением обнаруживаю большое количество прекрасных пастырей и богословов. Отношение к РПЦ можно выразить так – это одна из интерпретаций Православной традиции в России, получившая широкое распространение в массах. Однако будем помнить, что многочисленность не подтверждает истинности, будем помнить св. Афанасия против всего мира.

Итак, чтобы продолжить наши размышления, нужно отделаться от старого и вредного стереотипа – отождествлять православную традицию с конкретной церковной организацией.

Тогда появляется вопрос – что такое Православие само по себе? В чем его суть?

На этом уровне размышлений важен вопрос метода. Погруженность в свою традицию не дает возможности трезво взглянуть на вещи. Православие видит мир из своего опыта, католичество – из своего. И только Униатство как своеобразная церковная метапозиция дает возможность видеть обе традиции на расстоянии, а потому и более продуктивно.

Немного отвлекусь. Вопрос о сути Православия занимает меня уже 7 или 8 лет. В его решении среди прочих я прибегал и к такому странному методу, как обычный опрос различных православных людей по всему миру. Я написал письма с вопросом, что такое Православие нескольким людям: настоятельнице сербского монастыря в Сербии, священнику коптской церкви, священнику армянской апостольской и армянской униатской церкви, священнику Сиро-малабарской церкви, мирянину Американской православной церкви, русским православным священникам и богословам. Подход, конечно, не научный, но показательный. Почти все мне ответили примерно в таком ключе: суть Православия – это его укорененность в корнях (прошу прощение за каламбур), отцах церкви, древней литургике и т.д. Главный акцент стоит на укорененности (обычно в прошлом), на непоколебимости, устойчивости, неизменности – в общем, круг символов понятен – это столп и утверждение Истины.

Это звучало с разной долей консерватизма – от полной и агрессивной традиционности сербов и русских до неопатристичной многозначности американцев (все-таки сказывается наследие русской богословской школы) и экуменической продвинутости сирийцев. Даже униаты сделали акцент на этом, хоть и в контексте Католичества. Что же это? Устами многих глаголет истина? И все же я решусь заявить другое – суть Православия в его изменчивости, открытости новому времени, плюрализме в понимании важнейших богословских истин и в огромном заряде положительности в восприятии мира.

Если сказать двумя словами, – а настоящие великие истины, я считаю, должны быть просты – суть Православия заключается в его Литургичности и Полифоничности.

Чтобы не быть голословным, нужно указать метод моего рассмотрения. Свой метод размышления я бы назвал – Тотальная Положительность Сущего. Смысл его в том, чтобы видеть положительную сторону во всем, что уже существует, существует, заметьте, без моего вмешательства. Если что-то существует, значит, оно положительно. Позитивность здесь связана не с эмоциональной сферой, а с категорией существования. Я свидетель сущего и поэтому я призван видеть его в положительном свете. Позитивность отношения к предмету рассмотрения вроде интуитивно понятна. Это не то, что надо искать в каждой вещи положительные стороны (к чему часто прибегают демагоги), нет. Здесь нужна тотальность. Если есть положительные стороны, значит, есть и отрицательные, значит, предмет не однозначен, а, следовательно, и у нас появляется неоднозначность в его восприятии. А неоднозначность в восприятии есть двойственность, раздвоение мысли, что по слову ап. Иакова есть сомнение, а сомнение приводит к анализу и критичности. Нам это здесь не поможет. Нам нужен синтез. Тотальность исключает неоднозначность и сомнение. Наш предмет однозначен и абсолютно позитивен. Наш предмет сотворен благим Богом, мы не можем дать ему возможности быть плохим. У нас должен сложиться предрассудок позитивности в существовании любого предмета, своеобразная априорная благость в рассмотрении всякого предмета. И только в этом свете мы сможем по-настоящему увидеть зло, поскольку в творении зло тоже должно рассматриваться позитивно. С позитивностью более или менее понятно, теперь перейдем к сущему. Сущее, в нашем случае, – это то, что уже существует, это реальность, оно очевидно для всех, оно лежит на поверхности, и только наши замутненные интерпретации этого сущего создают на его глади складки гносеологических проблем. Сущее требует незамутненного взора, исихии, созерцания, слушания (имеющий уши, да слышит).

Возможно, этот метод наивен и ненаучен, но только с ним можно двигаться дальше в столь сложных вопросах.

Итак, что мы видим в православном мире, на самой поверхности? То, что он представлен национальными православными церквями (около 16 шт.), то что отношения между ними нельзя назвать гладкими, да что там – полная разрозненность во взглядах на важнейшие вопросы. В организационном плане – анархия, прикрывающаяся понятиями о соборности. Во внутренней жизни огромное значение придается сохранению традиций. Огромный массив богослужебных практик, канонов разных лет, исключительное значение обряда как ритуального механического действия, большое влияние национализма, априорный авторитет старины. При этом фактическое нивелирование индивидуальной веры и свободы личности. Список можно продолжать. В либеральных православных изданиях об этом можно почитать подробнее, а в консервативных – увидеть наяву. Характеристик Православия много, как найти главную, сущностную? С помощью моего метода я пришел к выводу, что самое главное должно быть очевидным, оно лежит на поверхности. Чаще всего главное присутствует и громко заявляет о себе, но – со знаком минус. Самый большой недостаток является указанием на главное достоинство. Как в человеке – если хочешь найти главную черту личности, ее особенность, уникальность, "изюминку", надо найти самый главный и явный недостаток, то, что активно выпячивается и уродует личность. Когда мы нашли этот основной недостаток человека, нужно посмотреть на этот недостаток с точки зрения тотальной положительности и увидеть в этом изъяне испорченное достоинство. Ту самую жемчужину (талант), которую человек, очистив, должен предъявить по окончании жизни Богу. Например, если некий человек чрезмерно похотлив, это его основное отрицательное качество, то при положительном взгляде на это мы находим, что человек имеет особый дар любви к телу, он лучше других понимает тело, чувствует его, в нем есть особое предчувствие Преображения тела, это и очаровывает человека, заставляет тянуться к большей телесности. Однако эта жемчужина оказалась в грязи, грех все перевернул вверх дном. Эта любовь к телу превратилась в эгоистическую похоть. Да, грешник, но мы знаем, куда теперь стремиться и от чего отталкиваться. Не нужно избегать тела, нужно преодолевать греховное тело.

Теперь попробуем включить положительный взгляд на выпирающие недостатки православия.

Их можно условно разделить на два основных – содержательный недостаток и формально-организационный, или экклезиологический. Содержательно православие – это тотальное обрядоверие, сплошное засилье патристического авторитета, придание обряду своеобразной сакральности. Отсюда нежелание любых обрядовых перемен, восприятие изменений как посягательство на самое дорогое и ценное. Подкрепляет такой взгляд наличие старообрядческих церквей почти на всем православном востоке. Мне скажут, что в католической среде тоже есть консерваторы, которые отрицательно восприняли литургическую реформу II Ватикана. Однако обряд для католика отличается от обряда в понимании православного. Он имеет разное онтологическое значение для их внутренней жизни. Об этом я скажу позже.

Экклезиологический недостаток – это анархия в церковном устройстве. Даже не в самой организации, а в понимании церковного устройства. Соборность, возведенная до уровня святыни, остается недостижимой абстракцией, которая часто прикрывает анархию или мелкособственнические интересы патриархов. Отсылаю к патриарху Афинагору, он много говорил об этом – особенно о том, что церковь не может быть федерацией поместных церквей, она обязательно должна быть монархией. Однако полу-протестантские идеи Хомякова о соборности до сих пор живут в умах. Идея соборности, по-моему, в политическо-организационном аспекте есть смутное и размытое предчувствие идеи Унии. Это очень хорошо понял С. Булгаков в своем тексте "У стен Херсониса". Но понять не означает принять. Единственно в чем все православные единодушны – это в неприятии Папы Римского. На востоке царит антипапство.

Итак, на мой взгляд, – это основные отрицательные черты православия, лежащие на поверхности. Эти же черты при правильном взгляде становятся достоинствами.

Обрядоверие – это на самом деле испорченная, искаженная грехом природная литургичность восточного человека. Литургия для православного – это особое видение мира. Это видение постцерковного мира – в свете Преображения.

Литургичность – понимание жизни христианина как прославление Бога. Восточное богослужение в основном – это прославление Бога, а у латинян – это жест единения верных вокруг евхаристии; у православных это тоже жест объединения вокруг евхаристии, но акцент стоит на прославлении Бога. Акцент на том, что мы будем делать после воскресения плоти. После воскресения плоти из всех видов богослужения останется только прославление. Восточная практика предвосхищает это в своей литургии. Отсюда красотолюбие восточного человека (вспомним слова св. Владимира о византийском богослужении как о небесном хоре ангелов и др.) Даже протестанты в России движимы этим чувством: очень большую роль в выборе человеком общины (баптистов или пятидесятников) играет красота пения местного хора. Поэтому искусство на востоке приобретает большое значение; большое, но не решающее. Западный человек воспринимает свою традицию как помощь в своей жизни, как особую расцветку жизни, обогащение ее, но сопровождается это пониманием того, что сама жизнь спасена независимо от вековой традиции. Восточный человек воспринимает православную культуру как сущность своего христианства, традиция не только обогащает и помогает, но и спасает. Русское красотолюбие не дает культурным составляющим уходить в прошлое, оно их освящает, делает онтологически значимыми в сознании. Здесь понятны полу-еретические мотивы русских софиологов, побуждающие их ввести Софию внутрь Троической жизни Божества.

Запад от Востока также можно символически отличить по двум главнейшим праздникам – Адвент (Рождество) и Пасха (Воскресение). Литургическое годовое движение на Западе начинается от Рождества, на Востоке – от Пасхи. Эти два праздника являются символическими центрами всего обрядового устройства.

У латинян в Адвенте акцент ставится на Воплощении. Мы как бы входим с Богом в этот мир, обретаем тело, приобретаем с появлением тела возможность действовать в мире, мы заинтересованы в том, что происходит сейчас. Мы историчны. Православное сознание в Пасхе делает акцент на Воскресении тела, речь идет о том же теле (христианство – это вообще религия Тела), но теперь в другом качестве. Это воскресшее тело, изменившееся тело. С воскресшим Телом мы как бы выходим из этого мира, из истории в мир будущий – мир постцеркви, или, лучше сказать, Церкви внеисторической. Мир воспринимается как вселенская литургия, в которой участвует все творение в целокупности (тема Софии). Отсюда такое внимание к различным регионам сущего именно в контексте будущего преображения. Каждая вещь важна, она красива, ибо она спасается, т.е. стремится к своему преображению, преодолению своей однозначной данности. Этих вещей много, и каждая из них окутана символическим внесением в структуру церкви. Из этой интуиции вырастает огромное количество обрядов и символов, значение которых в индивидуальном сознании не удерживается и переходит в церковное сознание или даже подсознание. Концентрироваться на каждой детали мира невозможно, да и не нужно для отдельного человека. Но также нельзя о них забывать, чтобы не потерять всего многообразия мира. Православная литургичность – это любовь к каждой вещи этого мира без обобщений. В предчувствии Воскресения мы открыты новому опыту существования, абсолютно новому. Отсюда стремление православия к изменениям, отсюда положительность во взгляде на мир, поскольку спасение уже осуществляется. Склонность к обрядовой неизменности есть искажение этой открытости к новизне. Можно говорить о двух типах христианского сознания в Церкви – сознание Рождества и сознание Пасхи. И как само Тело едино в своем рождении и Воскресении, так едины и эти два сознания.

Экклезиологический изъян – анархия и псевдособорность. Это иная сторона Полифоничности Православия. Образ бытия православия – полифоничность. Литургия как общее дело или даже общественное дело сущностно связана с полифоничностью. Полифоничность – это многоголосие, в котором нет ведущего голоса. Смысл голоса – в обращении к Творцу, истинное обращение к Творцу – это прославление Его. Общественное дело прославления Творца нуждается в многоголосии. Прошу не путать прославление с благодарением. Благодарение – событие более индивидуальное, исходит всегда из моей судьбы. В основании любой благодарности стоит мое я и, как причина благодарности, – действие другого по отношению ко мне. Я как субъект милости. В прославлении – все по-другому. Прославление – это единственные слова, в истинности которых мы можем быть уверены на сто процентов. Прославление всегда есть истина по своей сути. Прославляя, мы выходим из своего я, мы отрешаемся от него в пользу прославляемого. В прославлении моя индивидуальность важна не сама по себе, а в единстве с другими. Здесь важны другие, такие же, как и я, прославляющие.

Православие существует полифонически, то есть в своем многоголосии. Православие нельзя свести к одной идее или богословской традиции. Даже то, что я сам здесь говорю, я считаю одним из голосов, не обязательно значимым. Здесь нет ведущего голоса, но если его нет – это не значит, что все должны молчать. Это значит, что говорить должны все. К молчанию, кстати, стремятся вынудить Православие многие национальные православные церкви. Например, с помощью навязывания авторитета св.Отцев. Кто такие св. Отцы? Это масса различных мнений – часто противоречивых – обо всем на свете, это вдохновенный полет мысли к Богу. Но если навязать св. Отцев как идеологию, то получим очень усредненное, обесцвеченное и безжизненное учение, способное вдохновить только горстку наивных сублимирующих семинаристов. Итак, полифоничность православия становится источником нетерпения к любой идеологии. В церкви должен быть гомон голосов, и мнений, и учений. И этот гомон должен сливаться в едином прославлении Бога.

Антипапство востока, поэтому – это одно из проявлений Полифоничности, когда папство становится идеологией. Однако папство – это не идеология, а образ жизни церкви. Именно жизни – живой и многоголосой. Это то, что следует понять и православным, и католикам.

Следует отличать Полифоничность от плюрализма. Плюрализм тоже предполагает наличие множества мнений, но ведет он к какому-то общему среднему знаменателю. Так вот, средний знаменатель в Церкви недопустим. Поэтому нет и не может быть в церкви демократии. Нельзя забывать, что "не мы выбрали Бога, а Он выбрал нас". Нельзя усредненно решать об истине. Все мнения находят свое завершение в Боге, мы должны давать им возможность в нашем ограниченном несовершенном существовании быть незавершенными. Мы имеем право оставлять вопросы без ответа. Или давать один ответ – Христа. Поэтому прославление – это единственная абсолютная истина, на которую мы способны в этой жизни. Вот так схематично можно обозначить основные сущностные черты Православия. Понятно, что воспринять такое православие возможно только в живых общинах.

Теперь поговорим о современной католической церкви и ее трудности в восприятии Православия. Я уже обращал внимание на самый распространенный из методов восприятия Православия Католической церковью. Суть его в том, что все становятся одинаковыми, а обряд приобретает характер религиозного аксессуара. Почему это самый опасный метод? Потому что к нему нас толкает движение цивилизации. Это движение современной цивилизации называют глобализацией. Мир становится единым. В нем реализуется один-единственный принцип – принцип потребления, удовлетворения естественных биологических потребностей. Это единственная основа, которая, как оказалось, способна реально объединить людей. Получилось так, что религия, идеи, политические взгляды приносят в мир одни разделения. Единственное, что людей объединяет – это их стремление удовлетворить первичные естественные потребности. Все люди хотят есть – и европеец, и китаец, и папуас; все хотят быть в безопасности, иметь кров и т.д. Сам по себе этот принцип потребления ни хорош, ни плох. И такое развитие цивилизации вполне закономерно. Проблема в том, что носителем этого принципа стали европейцы. Европейская культура с ростом потребления несет по миру европейское сознание, а это сознание в религиозном плане или при обращении человека к религии требует европейской интерпретации христианства – это католичество или протестантизм.

Россия, приобщившись к европейской культуре, восприняв новый образ жизни современного динамичного человека с его ценностями и принципами, становится как никогда ближе к латинскому католичеству и протестантизму, чем к своему родному православию, законсервированному в истории. Так или иначе, у современного человека религиозное чувство находит больший отклик в западных видах христианства. Либо же религиозное чувство – вследствие боязни утери национальной самоидентификации – переводится в разряд эстетического чувства с его восхищением иконами, хорами и древними храмами, что, в общем-то, убивает живую веру. Итак, мы видим, что западная цивилизация приносит с собой – как религиозную составляющую – потребность в западном варианте христианства. При этом оригинальная интерпретация христианской идеи автоматически остается на долю консерваторов (противников запада), которые, в свою очередь, делают из нее идола, чем и разрушают. Оценить этот процесс очень сложно. Не в этом состоит моя задача. Конечно, в перспективе спасения важны души, а не национальные интересы. Однако мы ставим вопрос в контексте Церковной жизни и церковной полноты. Не потеряет ли Церковь нечто ценное и важное, если откажется от самобытности иных, чем западная, интерпретаций христианства? Потеряет. II Ватикан явно обозначил направление. Поэтому защита восточного обряда как образа бытия, а не формы искусства – это защита мультикультурализма в Церкви, защита многообразия многих языков, защита от унификации перед лицом глобализации в мире. Глобализация в церкви предстает как всеобщая "латинизация" или даже выхолащивание символического ядра традиции. Это, кстати, относится и к латинской мессе. Очевидно, что в Китае, например, месса выглядит выхолощенной: часть символов теряет свое значение и выходит из употребления, а значимые китайские символы, соответствующие менталитету, не находят своего применения. Сохранение многообразия традиций внутри Церкви необходимо самой Церкви, поскольку в этом различии и диалоге традиций происходит ее жизнь.

По всем признакам можно заключить, что греко-католики выступают в церкви действующей силой нового отношения к церковной традиции (не путать с Преданием), новым методом ее восприятия и являются проектом подлинного выражения Православной традиции в контексте Вселенской церкви.