Беседа с протоиереем Владиславом Цыпиным Источник: Православие.Ru В 1999
году в московском Сретенском монастыре была открыта духовная школа – Сретенское
высшее православное училище, преобразованное затем в духовную семинарию
(магистратуру). В этом году она отмечает свое 15-летие. Накануне юбилейного
года семинария переехала в новое здание. О духовном образовании,
"семинарских стенах", важности той атмосферы, в которой идет
обучение, мы беседуем с преподавателем Сретенской духовной семинарии
профессором протоиереем Владиславом Цыпиным. – Отец Владислав, скажите, пожалуйста, с какого времени вы
преподаете в духовных школах? – С 1984 года. Рекомендовал меня один мой хороший знакомый,
студент Духовной Академии, тогда временно преподававший в ней. Раньше иногда
бывало так, что студенты 5-го курса привлекались к преподаванию. И меня
приняли, решили посмотреть: смогу или не смогу. Тогда как раз готовилось
празднование 300-летия основания Академии. В связи с этим собирались издать
сборник "Богословских трудов", специально посвященный истории
Академии с 1685 по 1985 год. По нынешним временам, когда столько самых разных
церковных изданий выходит, это перестает восприниматься как какое-то большое
церковное событие. А тогда фактически вся Академия, по крайней мере,
преподавательский состав был сконцентрирован вокруг этого. И бывший тогда
проректором (он им и теперь является, только сейчас много разных проректоров, а
тогда он был один единственный) профессор Михаил Степанович Иванов, с которым я
беседовал, попросил меня, увидев, что у меня есть кое-какие богословские
знания, написать статью о границах Церкви. Я ее написал, и она была опубликована. Прочитав эту статью,
бывший в то время ректором епископ Александр (Тимофеев) сделал некоторые
заключения относительно возможности моего участия в преподавании в Академии.
Дело в том, что у меня в этой статье значительная роль в аргументации по поводу
границ Церкви отводилась канонам. Обычно эта тема рассматривается более
умозрительно, догматически-богословски. Мне же более твердой почвой для
рассуждений на эту тему представлялось содержание канонов. Владыка, увидев
такой мой подход, поставил меня преподавать каноническое право. Правда, в
начале была только вакансия преподавателя русского языка, поэтому полгода я
преподавал русский язык. В следующем году я уже стал преподавать историю Русской Церкви, а приблизительно через год и
церковное право. – Отец Владислав, расскажите, пожалуйста, как складывалась ваша
научная биография? – Если говорить о серьезной научной работе, то она началась,
когда я стал преподавателем Академии. Первое образование у меня филологическое,
университетское. В студенческие годы я делал доклады на конференциях, но так
случилось, что после окончания университета в аспирантуре не было места, а
потом, через год, меня призвали на 2 года в армию. Так что пока я не поступил
преподавателем в Духовную академию и семинарию, я фактически не занимался
наукой. Я тогда просто много читал богословской литературы, еще больше
церковно-исторической, и с огорчением отмечал, что история Русской Церкви ХХ века, которая была бы вполне
приемлемой, до сих пор не была написана. Случилось это главным образом потому,
что в наших официальных церковных изданиях в советское время нельзя было
воспроизводить реальную историю Церкви XX века. Полноценные научные исследования тогда могли относиться лишь к
досинодальному периоду, даже о XIX веке трудно было писать относительно
объективно. А ХХ век был и вовсе представлен лишь фрагментарными публикациями,
отдельными статьями. Главная тема этого периода – гонения на Церковь – должна
была выводиться за скобки, будто их не было. Я помню, что в первые годы моего
преподавания, то есть еще в советское время, я понимал, что говорить студентам
можно, а чего говорить нельзя. И вот, рассказывая о гонениях на Церковь в
1920-х годах, я тогда не говорил, что священников сажали, отправляли в лагеря,
я говорил "увольняли" и приписывал это увольнение обновленцам, их
интригам. Так было в середине 80-х годов. С одной стороны, невозможно
было в нашей официальной церковной печати, когда речь шла о церковной жизни ХХ
века, называть вещи своими именами. А с другой стороны, существовала
эмигрантская литература. Почти во всех своих публикациях она была очевидно
антисоветской, что, конечно, естественно и понятно. Но она была и еще
антипатриархийной. В ней прослеживалась такая общая линия, что после Патриарха
Тихона Патриарх Сергий и его преемники предали дело Церкви, стали изменниками и
выполняли указания антицерковной власти. Разница была лишь в том, что одни
эмигрантские исследователи только обвиняли их, а другие авторы находили и
извиняющие обстоятельства. Когда я обратил внимание на каноническую суть проблемы, выведя
за скобки внешние обстоятельства, я увидел, что критика Патриархии, которая
сфокусировалась на Патриархе Сергии, была канонически не состоятельна. Поэтому
я решил, что имеет смысл написать другую историю Русской
Церкви ХХ века, и я ее попытался написать. Тогда я не задумывался о том,
что мне делать с ней дальше; конечно, она не могла быть опубликована в нашем
церковном или светском издании: хотя она и была пропатриархийной, но в ней не
умалчивалась реальная обстановка, а публиковать ее где-то еще я не был готов. – А как вам удалось в то время собрать какие-то данные о
Патриархе Сергии? – Это были сведения не архивные, они были тогда недоступны.
Материалом служили труды эмигрантских и иностранных историков. Кроме того, мне
были доступны материалы Собора 1917 года. – В каком виде? – Деяния Поместного Собора вышли в свет в 1918 году, то, что
сейчас издано, – это переиздание. Материалы эти в фундаментальных библиотеках
имелись, причем не в закрытом доступе, не в спецхране. Конечно, случайному
читателю их разыскать было трудно, но по внутренним каталогам это было можно
сделать. Материалы Собора являлись весьма надежным источником. Потом была ведь
и периодика тех лет, то есть 1917-1918 годов. И нужно сказать, она обнажала
весьма различные подходы к церковной жизни, что было видно также и из
материалов Собора. Таким образом, была достаточно хорошая база для понимания
того, что будет происходить позже. А позже церковная печать фактически
прекратила существование, но оставались обновленческие церковные журналы,
которые продолжали выходить до начала 30-х годов. Из них также можно было
почерпнуть сведения, ведь эти издания описывали и жизнь канонической Церкви, с
которой обновленцы боролись. Работы, с которыми я знакомился, безусловно, требовали
определенной оценки. На поверку оказалось, что наиболее объективными были
работы инославных авторов: англичан, немцев, то есть исследователей
англиканского и лютеранского исповедания, которые писали о нашей Церкви. Они не
были вовлечены в споры поминающих и не поминающих митрополита Сергия, они обо
всем этом знали, но немножко сторонним взглядом на это смотрели. И это было
более объективно, чем полемическая литература русской эмиграции. Таким образом,
получалась более или менее панорамная картина, подкрепленная достаточным
количеством материала. – И когда вы издали свое исследование? – Первая публикация "Истории Русской Церкви" была
сделана наскоро по тому материалу, который я, извлекая из написанного, давал
студентам в позднее советское время, когда еще нельзя было рассказывать обо
всем. – Отец Владислав, в какие комиссии Межсоборного Присутствия вы
входите? – Я вхожу в 2 комиссии Межсоборного присутствия: каноническую и
комиссию Межсоборного присутствия по вопросам церковного управления. – Скажите, пожалуйста, над чем эти комиссии сейчас работают? – Комиссия каноническая выработала документ, и он уже принят, о
целибатном священстве. Сейчас в ней готовится документ по теме брака. Также был
выработан документ об отпевании и погребении. Сначала он касался более узкой
темы: отношения Церкви к кремации. Потом решено было не акцентировать внимание
только на этой практике. Таким образом, этот документ поднимает более широкую
проблематику, хотя и этот аспект данной темы в документе заметно отражен. – Отец Владислав, вы также преподаете предмет "Новомученики
и исповедники российские". На чем вы делаете акцент в преподавании этого
курса? На подвиге каких новомучеников вы преимущественно останавливаетесь и
почему? – Что касается персоналий, то я обыкновенно предлагаю самим
студентам готовить доклады либо по конкретным мученикам, либо предоставляю им
возможность самим выбрать мучеников, житие и подвиги которых должны стать
темами их сообщений. И строится наш курс поэтому примерно так: в начале речь
идет о святости и мученичестве как виде святости, об исповедничестве, о
страстотерпчестве. Может быть, не всем магистрантам известно, что само слово
"мученик", если иметь в виду соответствующее греческое слово, не
содержит в себе указания на мучения, изначально "мученик" (мартир) –
это свидетель. И это как раз высвечивает очень важную сторону в мученическом
подвиге, который служит свидетельством о вере. Я обращаю внимание студентов на
то, что мученики почитались сразу, по самому факту принесения ими своей жизни в
жертву Христу. Но при этом есть обстоятельства, препятствующие прославлению
мучеников: речь идет о псевдомучениках, бывало, что кто-то просто провоцировал
совершение его убийства. Именно такое поведение стало практикой
раскольников-донатистов. Они, как известно, выходили с дубинами и требовали у
встречных, чтобы те их убили. Если кто-то отказывался это сделать, они на него
нападали и убивали. Затем идет особый вид подвижничества – исповедничество. В связи
с этим возникает вопрос о том, чем отличаются мученики от исповедников. Особо
почитаемый в Сретенской обители священномученик архиепископ Иларион не был
расстрелян, он умер в тюремной больнице, но мы его почитаем как мученика. В
комиссии по канонизации в свое время был выработан такой подход: если праведник
умер в тюрьме или в лагере, то он тоже мученик. А вот если подвижник претерпел
тюрьмы, лагеря, ссылки, но затем умер на свободе, то он исповедник. Наконец, следует обратить внимание на такой особый вид подвига
как страстотерпчество. Некоторые христиане, как правило, это лица
высокопоставленные: князья, бояре, вместе с князьями пострадавшие, последний
император со своей семьей, – были убиты не за само исповедание христианское
веры, а, скажем так, по политическим причинам, но при этом они явили подвиг
христианской смерти, приняли смерть как христиане, и сама их жизнь в большей
или меньшей степени соответствовала христианскому идеалу. В нашей истории
основание подвига страстотерпчества было положено князьями Борисом и Глебом.
Русские богословы, выделившие страстотерпчество как особый вид мученичества, отталкивались
именно от подвига князей Бориса и Глеба. Как страстотерпцы почитаются также
князь Андрей Боголюбский, царевич Димитрий, убитый в Орде князь Михаил
Тверской. А вот подвиг Михаила Черниговского – это типичный случай
мученичества, потому что, хотя другие князья и выполняли тогда то, что от них
требовали в Орде, то есть проходили через очистительный огонь, князь Михаил
Черниговский увидел в этом акт идолослужения и отказался подчиниться. Князь же
Михаил Тверской был убит в Орде не потому, что его принуждали отречься от
христианства, а из-за происков своего конкурента и родственника князя Юрия
Московского, который сам тоже был потом убит в Орде. Затем мы уже переходим к ХХ веку, потому что курс все-таки
посвящен новым мученикам и исповедникам. И здесь очень важно историческое
введение: знание самой обстановки, в которой эти подвиги совершались, изложение
сведений о законодательстве той эпохи, о политическом режиме, который на эти
репрессии опирался. – А кто стали первыми мучениками, пострадавшими в начале этого
периода? – В первые месяцы Советской власти, еще до Гражданской войны,
пострадал священномученик Иоанн Кочуров, который был убит 31 октября, то есть
всего через 6 дней после начала революции. Во время Гражданской войны часто убивали в порядке самосуда;
когда занятые ранее белыми территории переходили к красным, населению зачастую
вменялась в вину связь с белыми, в особенности это касалось священнослужителей.
Каралось не только поминовение за богослужением как верховного правителя России
адмирала А.В. Колчака, а потом А.И. Деникина, но и служение молебнов о победе
белого оружия. Преступлением считалось даже отпевание погибших белых солдат и
офицеров. Конечно, во многих случаях, я думаю, прямо через ЧК эти дела могли и
не проходить, а решались на месте в порядке суда Линча. Своих мучеников дала кампания 1922 года по изъятию церковных
ценностей, процессы московский, петроградский, те, что проходили в провинции,
за ними последовали репрессии конца 20-х, первой половины 30-х, массовые
репрессии второй половины и конца 30-х годов. – А с чем связаны репрессии 1930-х годов? – После процессов, связанных с изъятием церковных ценностей, во
времена НЭПа, было более спокойное время, случаев расстрела было уже
относительно мало. А затем произошла коллективизация, конец НЭПа, раскулачивание,
и одновременно массовое закрытие храмов, то есть волна репрессий поднялась,
потом она снижается к 1931 году. В 1931 году появилась статья Сталина
"Головокружение от успехов", в которой был дан тормозящий сигнал. Что
в ней провозглашалось? Прежде всего, что касалось самой коллективизации: зашли
слишком далеко, даже и кур отнимали и обобществляли. Оказывается, этого делать
не надо было. Даже и корову можно оставить, а вот лошадей – нельзя, потому как
это настоящая производительная сила, нельзя, чтобы у крестьянина лошадь была, а
корова пусть детей кормит. Это был своего рода "отбой", он повлиял не
только на колхозы и крестьянские дела, но и в целом на масштабы репрессий.
Число репрессированных снизилось. А потом вновь резкое ужесточение политики в
связи с убийством Кирова. Убили Кирова в конце 1934 года, за этим последовали
казни 1935 года. Потом опять некоторый спад, теперь уже в связи с принятием
Конституции 1936 года. А вот когда эта Конституция вводилась в действие, когда
готовились первые выборы в Верховный Совет, начались массовые репрессии. Выборы
осуществлялись без прежнего исключения из числа избирателей так называемых
"лишенцев" – разных категорий лиц, в том числе духовенства, все
теперь считались равноправными гражданами, все могли голосовать. Но при этом
была проведена такая массовая чистка, которая, начавшись в канун выборов, в
феврале 1937 года, шла и шла по нарастающей, и лишь к 1939 году потенциал ее
был исчерпан. Был такой момент, когда уволили Ежова и назначили Берию, Берия
доложил Сталину, что материалы есть почти на всех граждан, то есть по имевшимся
данным, по следственным делам можно было арестовать почти всех. Решили
остановиться. Эта остановка, конечно, не означала, что больше никого трогать не
будут, но масштабы репрессий сокращались. Это отразилось и на числе
репрессированных лиц из духовенства. Характерное смягчение режима последовало
после присоединения западных территорий: Западной Украины, Белоруссии,
Прибалтики. Там десятки священников были репрессированы, но не сотни и не тысячи,
кроме прямо репрессированных властями, были и священники, которых убили сами
местные жители. Потом, во время Великой Отечественной войны, репрессии были
связаны с поведением духовенства на оккупированных территориях. После войны
режим по отношению к духовенству становится мягче, но могли быть и повторные
аресты. В частности, повторно арестован был митрополит, тогда еще епископ,
Мануил (Лемешевский) и некоторые другие архиереи. – О каких личностях вы обычно рассказываете в рамках данного
курса? – В первую очередь я останавливаюсь на ключевых событиях.
Рассказываю, например, об убийстве митрополита Владимира (Богоявленского), о
петроградском процессе против митрополита Вениамина (Казанского), а дальше в
лекциях, скорее, просто привожу примеры, не углубляясь в жития или биографии.
Но у нас, кроме лекций, предполагаются семинары, и на них я уже предлагаю самим
студентам подготовить сообщения о мучениках. – Отец Владислав, скажите, пожалуйста, почему не канонизировали
всех пострадавших? – Потому что одни явили стойкость, а другие явили человеческие
немощи, малодушие. Решено было, что не следует канонизировать (это не означает,
что мы тем самым кого-то осуждаем) тех, кто, конечно, страдал, но, находясь под
следствием, допрашиваемый, все же шел на поводу у тех, кто его допрашивал. Что
значит "шел на поводу"? В 1937-1939-х годах, как известно, следствие
велось ускоренным образом. Против большинства обвиняемых не было никаких
реальных улик, но следователей не интересовало реальное положение дел. Конечно,
были тогда и шпионы, но в 99,5 % случаев репрессировали отнюдь не шпионов и не
террористов, а тех, кто по разным причинам считался неблагонадежным, многие и
вовсе попадали случайно. Но обвинительное дело нужно было подвести под солидную
статью, расстрельную или приговаривающую к длительному заключению: шпионаж,
терроризм, создание каких-нибудь организаций, которые ставили своей целью
свержение Советской власти. Это все и инкриминировалось в большинстве случаев,
в том числе и священнослужителям. И вот, желая остановить пытки, в одних
случаях, прямые физические пытки, в других, может быть, и не совсем прямые,
скажем, круглосуточные допросы, когда следователи менялись, а допрашиваемый
оставался без сна, многие из допрашиваемых соглашались подписать то, что им
предлагалось подписать, то есть подписывали признание, что "я, такой-то в
таком-то году вступил в контрреволюционную антисоветскую организацию, мы
ставили своей целью срыв планов советского правительства по индустриализации,
вредительство", в худших случаях – акты террора, в каких-то совсем крайних
случаях "признавались", что замышляли убийство товарища Кагановича
или еще кого-нибудь из вождей. И тот, кто подписывал бумагу с подобным
признанием "вины", тем самым так или иначе ронял свое достоинство,
пастырское и христианское, ибо негоже заниматься священнику теми делами,
которые он себе приписывал, да и просто человеческое достоинство терялось. То
есть человек являл свою слабость. И к сожалению, часто этим дело не
ограничивалось. Потому что, если вину признал, должен был и сообщников назвать.
Сначала, конечно, старались не называть, а потом и называли: и прихожан своего
храма, и священников из соседних приходов, вот так и получалась та самая банда.
А другие, которые теперь канонизованы, говорили: "Нет, ни в чем не
участвовал, никого не убивал и не собирался убивать, в проповедях никакой
политической цели не преследовал, ни против кого не агитировал, проповедовал
Евангелие и больше ничего". И тут любопытное обстоятельство наблюдается. Когда признавались
в том, что являются террористами, убийцами, шпионами, почти во всех случаях
приговаривали к расстрелу. Когда же проявляли стойкость, в половине случаев
следователь все равно писал, что обличаемый свидетельскими показаниями
обвиняемый признается виновным в том-то и том-то, за этим мог следовать
расстрел, а могла быть, и в половине случаев, действительно, была, иная мера:
5-7 лет лишения свободы. – То есть стойкость давала свое? – Да, иногда даже такой результат. Поэтому бывали случаи, когда
расстрелянных канонизовать не могли, а не расстрелянных, служивших в
послевоенные годы, можно было канонизовать как исповедников. Они получили
лагерный срок, но выжили. – А чему может научить их наследие нас, современных
священников? – Научить оно нас может многому и даже всему. Людям старшего
поколения, которые, хотя и не застали времена массовых репрессий, но которые
хорошо помнят времена дискриминации Церкви, это говорит о многом. Но есть еще
живые священнослужители, которые были репрессированы, хотя их уже очень мало
осталось. Например, митрополит Таллинский Корнилий. Он, будучи священником,
пережил арест, отсидел в лагере, а потом, спустя годы, стал епископом. А многие
из нас застали тех, кто эти времена пережил и помнил. Кому-то, например,
посчастливилось общаться с отцом Иоанном (Крестьянкиным), который сам прошел 5
лет исправительно-трудовых лагерей. А те люди, которые помнят только позднее советское время, для
них это, наверное, такая же история, как и гонения на древних христиан. Но
жития древних мучеников во все времена были поучительны для христиан. Пример жизни и смерти древних и новых мучеников укрепляет
стремление жить по-христиански, принимать евангельское учение во всей полноте и
до конца, а не внешним образом. Это и создает то настроение, о котором говорили
святые: "Помни смертный час и вовек не согрешишь". Если быть
христианином, нужно быть им до конца, а это значит иметь готовность пострадать
за Христа. – Что вы можете пожелать учащимся Сретенской семинарии? – В завершение разговора могу пожелать им читать жития
мучеников, особенно новых мучеников, и учиться у них, ведь неизвестно, что там,
впереди, но в любом случае каждый христианин должен знать, что, как и святые
мученики, он призывается к свидетельству о Христе.
|
