Филипп Щипков Плигин: государство вправе навязывать нравственный стандарт обществу Источник: РИА Новости О совместимости морали и госуправления, о современном искусстве как инструменте манипуляции массами, о значении нравственных ориентиров для устойчивости государства, о стирании различий между полами как угрозе безопасности государства, об участии Запада в уничтожении христиан и публичном каннибализме в Сирии в интервью специальному корреспонденту РИА Новости Филиппу Щипкову рассказал председатель комитета Государственной Думы РФ по конституционному законодательству и государственному строительству Владимир Плигин.
– Владимир Николаевич, может ли, на ваш взгляд, государство быть нравственным или это бездушный механизм? Должно ли законодательство содержать в себе нравственное начало? – Одним из важнейших условий успешно функционирующего государства является легитимность власти. Есть много теорий, связанных с легитимностью власти, но если их упрощать, то все они говорят о необходимости того, чтобы народ считал власть законной и доверял ей право управления собой. Согласие с тем, что власть имеет право управлять, базируется на ряде моральных стандартов. Эти моральные стандарты могут быть и не очень добрыми, например, мы знаем из истории, что существовало убеждение, что можно иметь рабов – и это было морально с позиции тех людей, которые владели рабами, но морально это было и с позиции самих рабов, которые, освобождаясь из рабства, также порой приобретали рабов. Другой вопрос о качестве этой морали. Ведь мораль в отличие от нравственного закона может меняться.
 |
Право на управление, несомненно, предполагает наличие определенной нравственной парадигмы, в основе которой лежат всё те же десять заповедей. Но мы сейчас говорим о морали, наполнение которой может быть самым разным. Государство должно придерживаться неких правил, границ справедливости, и ожидание этой справедливости, честности, открытости со стороны государства в современном обществе очень велико. Поэтому государство, безусловно, должно ориентироваться на моральные нормы, но морали "усредненной", если так можно выразиться. Дело в том, что государство должно удовлетворять большое число людей. Государство должно осуществлять многие функции, должно придерживаться стандартов, но эти стандарты, функции и моральные требования к государству нужно формулировать без перекосов, ведь перед государством порой стоит очень сложный выбор – например, посылать людей на смерть во время войны, катастроф, кризисов. Государство имеет право принимать такого рода решения, потому что иначе это может привести к гибели большого количества людей, к гибели всего народа. – Существует точка зрения, что отсутствие нравственных ориентиров приводит к деградации государства – к тому, что перестает различаться добро и зло, как это случилось в фашистской Германии. Нет ли здесь угрозы для устойчивости государства? – Разумеется, государство должно поддерживать нравственные ориентиры, в противном случае население превратится в животное общество. Легкость превращения из цивилизованного состояния в животное демонстрируется последними событиями новейшей истории. Например, когда из-за урагана в Новом Орлеане государство перестало выполнять свои функции и практически исчезло – мгновенно началось перерождение и вытеснение цивилизационных характеристик, началось массовое мародёрство, убийства и т.д. То же самое происходило в Таджикистане – количество жертв гражданской войны было колоссальным. Государство в настоящий период выполняет очень важную охранительную и образовательную функцию, соучаствуя с семьей в образовании подрастающего поколения. Государство может вырабатывать и навязывать – здесь можно употребить этот глагол! – через систему образования определенный нравственный стандарт для безопасности и общества, и государства в целом. Представление о нравственности является очень сложным, так же как представление о частном. Мы в законотворческой работе много занимаемся защитой частной жизни, чтобы ни общество, ни государство не могли произвольно проникать в частную жизнь. Но как показывает практика – и мы все смогли убедиться в этом на примере системы слежки за людьми, которую разработали и внедрили США (о чем много пишут сейчас) – "частного" либо мало в нашей жизни, либо его фактически нет. Человек в современном мире становится "не частным" вообще. Половая жизнь всегда считалась частным делом человека, но и сейчас эта частность начала уходить. Например, серьезное распространение в Интернете получает порнография, и уровень посещения порнографических сайтов исключительно высок. Это ведь очевидный нравственный слом, и он касается очень серьезных аспектов общества. – В современных западных демократиях сегодня перестают различать биологический пол, подменяют его социальным понятием "гендер", утверждают законодательно однополые браки. Как в этом случае ребенок может выполнять нравственную норму – "чти отца твоего и матерь твою"? – Если говорить о стирании половых различий, то для взрослых людей это является частным, и государство не должно вмешиваться в эту область жизни взрослых людей. При этом ряд государств, признающих однополые браки, делают шаг, который меняет философию целых пластов права – семейного, гражданского права. Правовые подходы всегда ориентировались на природное различие полов. Современное же право исходит из равного положения мужчины и женщины. То, что в семейном праве эта конструкция начинает уходить и появляются элементы номерного обозначения родителей – это сдвижка внутри правовой мысли, которая традиционно опиралась на вековые нормы морали. Вряд ли такой подход может быть оправдан, потому что у большинства общества существует запрос на употребление устоявшихся понятий – папа и мама. И я уверен, что этот запрос большей части общества устоит. Если мы переходим на цифровое обозначение, то мы реально нарушаем права того, кто называется папой и мамой, мы нарушаем права большинства, поэтому в этой части наше общество и наше государство вряд ли могут позволить себе такое развитие, тем более перенося его в материю гражданского и семейного права. – Недавно в статье "Перспективы авангарда" известный писатель и художник Максим Кантор заметил, что современное западное искусство отошло от традиции и двигается к "искусственной дикости". Эта искусственная дикость, по его мысли, после краха колониальной системы используется западными странами для манипуляции странами третьего мира. С вашей точки зрения, присутствует ли в современном мире манипуляция странами через разные механизмы и технологии – через искусство, через искажение основных нравственных понятий – и видите ли вы в этом угрозу национальной безопасности государства? – Несомненно, существуют центры, выполняющие задачи манипуляции традициями, общественным сознанием и управлением. Безусловно, воздействие на традицию происходит, и это может сломать ту или иную страну или государство. Но такая манипуляция это естественная вещь в современном мире, потому что либо ты сам ставишь и решаешь задачи, либо это будут делать за тебя. Нельзя спрятаться от этого, мы должны понимать, что нам не удастся от этого убежать. Спасение от такой манипуляции можно получить только в результате собственных действий. Вы затронули вопрос искусства... Есть ли авторы, которые занимаются манипулированием через искусство? Несомненно, такие авторы есть. Я достаточно часто встречаюсь с теми, кто называют себя политическими технологами. Они работают на выборах и решают задачи по раскрутке той или иной политической фигуры. Ты видишь, как под их воздействием у общества меняются представления, и то явление, которое изначально было нравственно уродливым вдруг начинает приобретать благородные характеристики и наоборот. Если говорить о манипулировании миром в чьих-то интересах, то, естественно, процесс влияния на мир является для его участников естественной формой воздействия на существующую карту мира. Можно ли гуманизировать эту сферу? Во всяком случае, нужно стремиться к этому. Кроме того, этот процесс должен находиться в рамках международного права, сформулированных принципов и, следовательно, определенного нравственного воздействия. Это нравственное воздействие, как ни странно, есть. В настоящее время в относительно сложных конфликтах до сих пор удается поддерживать концепцию ценности человеческой жизни, прав и свобод человека. – Но, например, конфликт в Сирии говорит об обратном: та часть мирового сообщества, которая считает себя наиболее прогрессивной, в том числе в области защиты прав человека, фактически разжигает этот конфликт. Он уже унес десятки тысяч жизней. Перед самой войной я был в Сирии и ходил ночью по самым темным улочкам Дамаска, не опасаясь за свою безопасность. Сирия, по словам самих сирийцев, была третьим по безопасности государством в мире, и я убедился в этом на своем опыте. Поддерживая боевиков, западные страны искусственно создали в такой безопасной стране как Сирия ситуацию первобытной дикости, публичного каннибализма. – То, что происходит в Сирии, это страшная трагедия. Вопрос Сирии меня волнует, потому что международное сообщество и мы сами очень мало обращаем внимания, в частности, на положение христианского меньшинства Сирии. Сложнейшее положение и внутри правящей семьи, но положение христианского меньшинства еще ужаснее, потому что фактически мир на это закрывает глаза. Мы должны эту тему поднимать на всех международных площадках. Нужно сделать так, чтобы интересы христианского меньшинства в Сирии учитывались. Вы на собственном опыте убедились, что в современном мире уровень предсказуемости общества, и не только в Сирии, очень низкий. Дамаск – это город, который нужно любить, город, где ислам и христианство соседствовали веками, а теперь это общество разрушено, и когда оно придет к спокойствию, неизвестно. На примере Сирии убеждаешься, насколько все хрупко. Поэтому, когда у нас появляются призывы совершать какие-то необдуманные шаги, я эти призывы не приветствую. Линию на сохранение традиции как основу для поддержания стабильности, мне кажется, мы должны удержать. – У России тысячелетний самостоятельный опыт построения государственности. Почему празднованию 20-летия новейшей истории России уделяется больше внимания, чем празднованию 1150-летия российской государственности? – Должны быть живые символы для поддержания этой памяти. В Великобритании такого рода живым символом государственности является, например, королевская семья, это постоянно присутствующий символ, стоящий англичанам несколько миллионов фунтов стерлингов. Мы же свои символы уничтожили. У нас нет элиты, которая бы привязывала себя в буквальном смысле слова к истории и которая бы могла сказать, что её корни уходят вглубь российской истории. Я за равенство, но поскольку элита постоянно уничтожалась, наши корни постоянно рубились, поэтому у нас сложно с историей. Каждому из нас и всему обществу предстоит проделать большую внутреннюю работу, связанную с тем, что должен сформироваться слой, который бы думал о себе исторически в привязке к 1150-летней истории. Никакой институт власти или общества об этом достаточно не думает. Правда, об этом думает Церковь, поскольку у неё есть живые носители исторической памяти, например старцы или патриарх, который избирается не на срок, а на всю жизнь, и он может себе позволить ставить совершенно другие задачи по сравнению с теми задачами, которые ставят перед собой выборные люди. Человек в обыденной жизни очень мало отсылает себя к предыдущей памяти, молитва же, религиозная жизнь постоянно возвращают человека к исторической памяти. – Правильно ли я понял вас, что от длины исторической памяти каждой семьи и общества в целом зависит и безопасность государства? – Несомненно, от памяти семьи зависит и безопасность государства. Один из моих знакомых, человек из семьи, которая долгий период управляла одной страной, как-то в разговоре со мной сказал, что пока его семьи управляли этой страной, страна успешно развивалась. Как только их дети перестали входить в управляющую элиту – страна деградировала, рассыпалась. Сейчас эта страна находится в состоянии если не абсолютного, то очень большого хаоса, и речь идет о стране, где живут десятки миллионов людей. Сохранять память очень важно. Историческая память ориентирует человека на ответственность за то, что он получил от предыдущих поколений, которые в свое время смогли сохранить государство. Если нет памяти – это как если Бога нет. Тогда зачем всё это?
|
