Игумен Виталий Уткин О "Левом консерватизме" Александра Щипкова (Контртезисы на тезисы статьи "Левый консерватизм") Щипков: "Правящий класс не раз и не два в
истории России запускал сценарий прерывания традиции. При этом историческая
ситуация искусственно возвращалась на предыдущий уровень, как в подростковой
компьютерной игре. Так было во время Смуты, церковной реформы (Раскола), в
начале XVIII века, в 1917 году, в 1991-м."
Игумен
Виталий: Неясно, что имеется в виду под "возвращением на предыдущий уровень". Ни
одна из перечисленных эпох не идентична полностью другой, но и не является
полным отрицанием этой другой. Существует четкая преемственность в ментальности
не только низших слоев населения, но и правящего слоя. В истории русской мысли,
начиная со славянофилов, эти, якобы, разрывы традиции слишком сильно
выпячивались и гипертрофировались. На самом деле даже советская
государственность, особенно в период 1936 – 1953 годов напрямую соотносится с
традициями российской государственности вообще. Имперский характер вполне
характерен и для позднего Сталина, и для патриарха Никона, и для "собирателей
Руси" (термин Иловайского). Классическая постпетровская государственность также
не выбивается из этого ряда. Здесь следует отметить общность и общего ментального
ряда, и геополитических задач страны. Эта преемственность прекрасно отражена в
классическом советском искусстве – см., например, фильмы "Ушаков" и "Корабли
штурмуют бастионы". А Булгаков в "Белой гвардии", помнится, сравнивал Россию со
столом, который как ни поставь, все равно столом останется.
Щипков: "Эта точка зрения не только
славянофильская, как иногда принято считать, она также свойственна и
европейским консерваторам. О том, что в России "чуждое народу
правительство", писал небезызвестный маркиз Астольф де Кюстин, посетивший
Россию во времена Николая I".
Игумен
Виталий: Де Кустина как раз активно цитировали всегда противники русской
традиции. На самом деле ни в одной стране мира правительство "чуждое народу" не
может долго существовать, ибо, как говорил Гегель, "каждый народ имеет то
правительство, которого он заслуживает". Гипертрофированное противопоставление
народа и традиции характерно для либеральствующих славянофилов и для
старообрядцев, традиционно оппозиционно настроенных к российской
государственности ("Царь – Антихрист").
Щипков: "Тем не менее славянофилы имели
исторический шанс стать сторонниками европейского выбора России, т. е.
национального и религиозного самоопределения. Попытка разделения полномочий
была наивной, а золотой сон русского консерватора короток. Отказ от претензий
на политическое самоопределение ничего не решал: власть и не думала соблюдать
означенные границы".
Игумен
Виталий: Славянофилы пытались рассматривать Церковь как некое собрание, как
общение равных. Фактически, это – либеральная формула. Недаром славянофилы
стали в значительной степени предтечами русского либерального движения, а
Кошелев в Москве был самой авторитетной фигурой среди либеральной
общественности 60-80-х годов 19 века, "патриархом" для молодых либералов.
Введенное Хомяковым понятие "соборность" на самом деле церковным не является и
не соотносится с понятием "Соборная Церковь" из Символа Вера. Согласно
традиционному русскому богословию, Церковь является соборной потому, что
всегда, везде, где была и есть Православная Церковь в Таинствах мы соединяемся
с одним и тем же Христом. Церковь собирается вокруг иерархии в Евхаристии. А
Евхаристия возможна только потому, что есть иерархия. К сожалению, русская
богословская мысль после середины 19 столетия оказалась в значительной степени
в славянофильском плену. Это было обусловлено доминированием в церковном
дискурсе либеральных идей, а значит – и либеральной экклезиологии, которая
рассматривает Церковь не как иерархически устроенный организм, в котором есть
Церковь учащая и Церковь учащаяся (Трулльский собор), а как собрание равных.
Совершенно
естественным был перенос этих протестантских по сути экклезиологических
построений в общественно-политическую сферу. Именно поэтому московские
последователи славянофилов оказались в лагере политической оппозиции Государю и
несут, тем самым, прямую ответственность за события 1917 года.
Славянофильский
и старообрядческий дискурс лежит в основе проектов церковных реформ, которые
формировались начиная с 1860-х годов и которые Временное правительство пыталось
навязать Церкви сразу после февраля 1917 года. Именно эти разрушительные
проекты, имеющие в своей основе неправильнуюэкклезиологию, стали базой жутких
епархиальных революций весны-лета 1917 года, когда с кафедр изгонялись
достойные архипастыри, такие, например, как священномученик Серафим (Чичагов).
Больна либеральным славянофильством была и значительная часть участников
Поместного собора 1917 – 1918 годов, что обусловило либеральный характер многих
его резолюций. Стоит отметить, что этот собор не был свободным. Он был собран в
условиях фактически либерального террора и прямого давления на Церковь со
стороны революционной власти масонского (чего уж скрывать) Временного
правительства. Ведущей силой разрушения канонических основ Церкви оказалось
белое статусное духовенство, преподаватели духовных школ, церковные журналисты
и общественники. Именно они, начиная с середины 19 столетия в условиях
огромного размера епархий, частой смены архиереев все больше и больше стремились
освободиться вообще от архиерейской власти. Сомкнувшись по образу жизни и
мышления с городской интеллигенцией, они стали частью общелиберального
движения, а их богословие зачастую становилось эпигонством этого самого
либерального движения.
О старообрядцах.
Нужно понимать, что основы старообрядчества, в первую очередь, беспоповства
коренятся вовсе не в ревности противостояния реформам патриарха Никона. Эти
основы частично восходят к различным русским мистическим сектам, к тому, что
вообще "параллельно" Церкви. Не секты стали следствием раскола, а сами
старообрядцы, особенно беспоповцы генетически к этим сектам восходят. Главная
идея русских мистических сект – непрерывная феофания, воплощение Христа в
человеке. Отсюда – гипертрофированная свобода, отрицание всякой
институциональности. Плюс утверждение о воцарении Антихриста в той или иной
форме, то есть отрицание государственности на духовном уровне. Подспудно эти
представления также оказывали воздействие на наш церковный либерализм.
Щипков: "Ведь проект России идеологически
оформлялся как просвещение сверху – в отличие от европейского просвещения
снизу. То есть как право "просвещённой" компрадорской элиты
безраздельно повелевать непросвещённым народом. Причем трудности проекта
списывались его активистами на самодержавные предрассудки и
"косность" населения".
Игумен
Виталий: Европейское просвещение как минимум до Реформации не есть просвещение
снизу. Католики совершенно четко делили Церковь в рамках общехристианской
традиции на учащую и учащуюся.
Русская
элита не была компрадорской. Представление о том, что Россия находилась в
колониальной зависимости от Запада, является ошибочным. В литературе обычно
гипертрофированно подчеркивается западническая ориентация части нашей элиты в
18-начале 20 столетий. Но это именно гипертрофированность. Власть рассматривала
Россию в очень конкретных рамках самостоятельной геополитики. Россия была не
объектом, а субъектом. Свидетельство этого – активный рост территории страны,
при котором происходило прямое столкновение с интересами западных держав
(например, русское движение в сторону Индии и обстоятельства русско-английских отношений, которые не
выстраивались даже в самые сложные времена по принципу подчиненный-хозяин).
Россия
попадала в поле игры западных держав, зачастую проигрывала в этой игре, но не
теряла самостоятельности, не была простым проводником воли западных элит к
низовым собственным слоям или населению присоединяемых территорий.
Свидетельство того – стремление в начале 20 века не только мировой финансовой
закулисы, но и непосредственно той же Англии на государственном уровне
уничтожить Россию, вывести ее из мировой политики. Зачем уничтожать свою
колонию?
Щипков: "В мировой экономике действует
правило центра и периферии. Капиталы перетекают от периферии к центру (из стран
третьего мира в страны первого), и любая власть выполняет функции диспетчера
этого движения".
Игумен
Виталий: Государственность не является диспетчером экономики. Римская
государственность по святителю Иоанну Златоусту является Удерживающим, то есть
сакральной силой, не дающей прийти в мир Антихристу. Соответственно, такой
силой являются и преемники римской государственности – не в смысле Третьего
Рима, а в смысле государственной идеи вообще. Государственность – сакральное
явление.
Попытки
рассматривать историю России как периферии "цивилизованного мира", как страны
второго сорта весьма опасны. Они, по сути, перечеркивают уникальность и
самобытность российской цивилизации и находятся внутри либерального дискурса.
Щипков: "Но подлинный консерватизм – это
лояльность традиции, а не власти. Союз с властью возможен лишь тогда, когда
власть охраняет и развивает традицию. Коротко вековую политику российского
правящего класса можно определить как перманентную революцию сверху и искусственное
прерывание национальной традиции".
Игумен
Виталий: То есть утверждается, что российская власть на протяжении всей своей
истории была антитрадиционна, а значит – антинародна. Это не так. Власть по
своей природе сакральна, начальник – Божий слуга и не напрасно носит меч нам на
добро. Эта сакральность выражается в таинственности и духовности связи власти с
народом и территорией. Такая сакральность может ощущаться меньше или больше, но
Россия как таковая рано или поздно все равно перемалывает реформы и революции,
перерождает их. Это выражается, например, в общности геополитических задач
власти в разные периоды нашей истории. У нас одни и те же задачи и одни и те же
враги. Невозможно всё это многообразие свести к одной экономике. Более того.
Говоря о сакральности государственной власти, стоит вспомнить о том, что ромеи
(византийцы) считали государственность некоей внешней оболочкой Церкви, силой,
дающей Церкви действовать в этом мире.
Естественно,
что сказанное не стоит воспринимать как обожествление некоего министра или
губернатора. Речь идет о том, что любые реформы и революции в конечном счете
перемалываются страной, и Россия возвращается сама к себе, становится самой
собой.
Щипков: "В странах третьего мира власть
объективно противостоит обществу, а не защищает его. Она не консервативный, а
революционный элемент (вспомним знаменитую пушкинскую фразу:"Все вы,
Романовы, революционеры!"). И всякий охранитель в этом случае будет
охранителем революции".
Игумен
Виталий: Этот тезис вытекает из рассуждений, что есть экономический центр, а
есть периферия. Но на самом деле Россия никогда не была страной "третьего мира".
Термин "третий мир" появился как раз в период противостояния двух систем – социалистической
и капиталистической, то есть является следствием мощи СССР, причем мощи не
столько экономической, сколько идейно-цивилизационной. Тезис о периферии не
работает. Россия находится в центре Евразии, является самостоятельной
цивилизацией.
Щипков: "Что они могут противопоставить
проводимому ныне либеральному курсу?
Первые – требование вернуть нормы
традиционной нравственности. Вторые – социальные требования. Главное
заключается в том, что эти требования неизбежно совпадут. Возможно, не во
вселенском масштабе. Но совершенно точно – в нынешней, прошлой и будущей
российской ситуации. Два направления
оказываются в одной нише и начинают смыкаться, влияя друг на друга и сознавая
факт взаимного исторического влияния. То есть схождение между ними
предопределено не только ситуативно, но и исторически. Как это выглядит?
Например, очевидно, что христианство (традиционное, а не секулярно
ориентированное) исключает социал-дарвинистскую доктрину тотальной конкуренции,
то есть путь естественного отбора в обществе. В самом деле, невозможно сидеть
на двух стульях – быть антидарвинистом в богословских вопросах и дарвинистом в
вопросах социальных. Что это означает фактически? Консервативная ценность
дублирует левое требование социальной справедливости".
Игумен
Виталий: Изложенное верно, но не вытекает из рассуждений о ""двойной"
парадигмы экономики, политики и идеологии". Ибо сама эта парадигма, пытающаяся
всё свести к экономике, точнее, к реалиям движения капитала – ошибочна.
Щипков: "Стихийный социализм русской
крестьянской общины смыкался с отношениями внутри общины церковной, что не раз
подчеркивалось философами-славянофилами".
Игумен
Виталий: Это ошибочное утверждение. Оно базируется на неверном
экклезиологическом тезисе о Церкви как общине равных. Крестьянский мир никогда
не существовал в безвоздушном пространстве. Он всегда был включен в ткань
государства, которое не являлось некоей внешней силой, только собирающей
подать, а было духовным явлением – сакральной силой, соединяющей в одну ткань
огромные просторы и череду поколений.
Щипков: "Необходимо поддержать социальные
требования большинства в связи с тем, что они соответствуют требованиям
общественной нравственности. Сочетание социальных требований и нравственных
ценностей – единственный путь, позволяющий русскому консерватизму выйти из
исторического тупика, в котором он оказался не по своей воле".
Игумен
Виталий: Правильное утверждение.
Щипков: "Разорвать круг исторических
навязчивостей, остановить либерально-державный маятник – вот в чём заключается
задача консервативной политики. Нации пора утвердиться в поступательном
историческом движении. Но для этого необходим консенсус национального
большинства. И такой консенсус может быть лишь социально-консервативным".
Игумен
Виталий: Противопоставление нации и государства является классическим
утверждением либерализма.
Щипков: "В России всегда были
социал-консервативные лидеры и партии, и это не только умеренная часть эсеров.
Сам принцип был озвучен, например, устами протоиерея Валентина Свенцицкого. В
1912 году в статье "Христиане и предстоящие выборы" он писал о том,
что на выборах в Думу следует голосовать за "кандидатов левых партий"
(эсеров), поскольку только они способны "разъяснить народу, где его
враги"".
Игумен
Виталий: Думается, вполне естественно, что рассуждения, отталкивающиеся от
либерального славянофильства, пришли к о.Валентину Свенцицкому, одному из самых
неистовых членов "Христианского братства борьбы" 1905 года. Это истинное дитя
революции. Непонятно, как он мог быть вообще в сентябре 1917 года рукоположен в
священный сан, ибо в период своей революционности обвинялся товарищами в связях
со своими экзальтированными поклонницами. У него родились внебрачные дочери.
Более того, фактически, речь шла о создании Свенцицким своей секты – так
называемых "голгофских христиан", группы хлыстовского толка. Да-да, знаю – якобы,
по благословению преподобного Анатолия (Потапова) его рукоположил будущий
священномученик Вениамин, избранный в результате епархиальной революции на
Петроградскую кафедру. Вот только очень много вопросов к этой хиротонии. Как
можно рукоположить в священный сан блудника, имеющего внебрачных детей? Или у
нас всеобъемлющим словом "новомученики" теперь отменяются церковные каноны? И
ни о чем уже не надо думать, ни о чем не надо рассуждать? И всё-всё, что делали
новомученики в своей жизни, является правильным и беспрекословным?
Разрыв
Свенцицкого с канонической Церковью после 1927 года представляется вполне
вытекающим из его предшествующего духовного пути. Слава Богу, что перед смертью
он принес в этом разрыве покаяние.
На
примере о.Валентина Свенцицкого мы видим характерную для русской революции
смычку либерализма и мистических сект.
Следует отметить, что мы, похоже, не желаем
вообще вникать в историю церковного революционаризма, церковного либерализма
второй половины 19 – начала 20 века. А свое начало этот революционаризм берет в
славянофильстве.
Щипков: "Но самые истоки
социал-консерватизма, конечно, следует искать у славянофилов с их пониманием
соборности. А. Хомяков с единомышленниками частично вывели это церковное
понятие из прежнего контекста и перенесли на общество в целом, подразумевая
особый (семейно-общинный) тип связи между его членами. Славянофилы трактовали
соборность как общинный идеал, связывая его с идеалом коллективного спасения,
характерным для русского православия".
Игумен
Виталий: Нет никакого коллективного спасения. И быть не может. И невозможно
ставить церковно-несостоятельные идеи в основу христианско-социальной доктрины.
Представление о том, что Церковь есть просто некая община, является характерным
для либерального богословия. А проистекает это либеральное богословие 20 века,
все эти о.о.Афанасьевы и Шмеманы из того импульса, который дали славянофилы.
Щипков: "Например, испанский социолог
МануэльСаркисянц склонен считать, что "служение народу" правых и
левых народников в России – в том числе и их публичное покаяние – было видом
социальной аскезы. И эту аскезу можно сравнить "с англосаксонским
протестантским идеалом (serviceideal)"
Игумен
Виталий: Это была прелесть. И закончилась эта прелесть террором, как известно.
Цареубийством. Для Православия подобные взгляды совершенно нехарактерны. Во
всяком случае, для утверждения подобных взглядов необходимо нечто
альтернативное Православию. Вот эта альтернативность и утверждалась сначала
славянофилами, а затем либерально-церковным идейным движением.
Щипков: "Но эта аналогия, разумеется, не
полная. Она предполагает одно существенное различие: социализация религии в
России не сопровождалась религиозной реформацией – да и не могла сопровождаться
ввиду отсутствия условий для "религиозных войн" и бюргерских
верований. У нас ситуация выглядела в этом смысле проще: речь шла о
"христианизации" социальных отношений. Православный катехизис не
претерпел никаких изменений, поскольку процесс шёл по направлению от Церкви к
остальному обществу, а не наоборот (аналогичное явление –
"культурализация" католичества)".
Игумен
Виталий: Автор заблуждается. Именно попытка религиозной реформации была
следствием социализации религии, развития церковными либералами своей доктрины.
И дело не только в обновленчестве. Само обновленчество – лишь поздняя форма
церковного либерализма. Лозунг "Живой Церкви" был характерен для всего
церковного либерализма в целом, вне зависимости от разрыва или неразрыва его
носителями канонической связи с Церковью. Церковь оказалась заложницей
либеральных идей, она была ввергнута весной-летом 1917 года в пучину
антиканоническихепархиальных революций. Доктринальные выводы с несомненностью
последовали бы, если бы этот процесс не был остановлен гонениями.
Щипков: "Неправы будут те, кто увидит в
деятельности славянофилов признаки религиозной реформации. Неверным будет и
утверждение, что расширительное понимание соборности было выдумано
славянофилами с нуля".
Игумен
Виталий: Так оно и есть. Именно выдумано. Положения славянофильства не связаны
с православной богословской традицией, являются разрывом с нею.
Щипков: "Очевидно, что
"периферийный" консерватизм, в том числе русский, не будет слепком с
доктрины американских неоконов – о причинах было написано выше".
Игумен
Виталий: Вновь мы видим, что автор считает Россию некоей периферией.
Далее.
Размышления автора о германском социал-консерватизме представляются верными.
Вопрос лишь в том, каковы религиозные корни этого консерватизма. Стоит
вспомнить, что параллельно, например, выдавливанию Церкви из общественного
пространства в России и во Франции (думаю, что это тема отдельного разговора)
во второй половине 19 века в Германии происходил процесс "культуркампфа" – борьбы
против активного участия католической Церкви в общественной жизни. Кто и когда
проследил, как эти секулярные процессы, а равно новый, по сути, языческий
национальный романтизм оказали влияние на немецкий социал-консерватизм? То есть
– насколько он церковен? Насколько он связан не с некими "религиозными", а с
конкретно-церковными началами? Не связан, говорите? Вот и славянофилы не
связаны.
Не
стоит пытаться придумать новую социальную идею. Это утопия. Социальность и
солидаризм действительно могут быть основой общественной жизни в России. Вот
только не стоит при этом чисто по-либеральному противопоставлять общество и
государство, выбрасывать государственную традицию за борт корабля истории. Источник: Facebook игумена Виталия Уткина
|
