Александр Щипков Смена парадигмы Роман Максима Кантора "Красный свет" как разрушение политических мифов Узок круг независимых интеллектуалов. Максим Кантор принадлежал к нему давно, но широкая публика узнала об этом в 2006-м, когда вышел его "Учебник рисования". Он был посвящен назревшей деконструкции интеллигентских мифов, что не могло не вызвать скандала. В России, в отличие, скажем, от США, такие высказывания приравниваются к крамоле. К тому же Кантор, будучи по первой и основной профессии художником, видел нравы арт-тусовки изнутри, и ему было что сказать об интеллигентском лакействе и скупке художников новым режимом.
Картина предательства интеллектуалов получилась убедительной. "Учебник" вошел в первую книжную пятерку 2000-х, а кое-кто назвал его главной книгой десятилетия. Но дело не только в пресловутой памфлетности "Учебника". Задача ставилась шире: написать нечто в традициях Марксова "Капитала". Но при этом, как подчеркивал автор, "мотором исследования будет не прибавочная стоимость, не товарный фетишизм, а художественный авангард, эстетика". Поскольку искусство и политика в новой России связаны по самое некуда, то есть ничуть не меньше, чем в эпоху госзаказа, эстетический сюжет у Кантора закономерно переходил в социально-политический.
Можно сказать, что автор взялся за разработку политэкономии новейшего искусства. Но у нас, в отличие от Запада, вплотную и систематически этим никто не занимался. Причина проста: тем, кто потенциально мог бы это делать, пришлось бы свидетельствовать против себя и своего круга. Именно так в России рождаются негласные табу.
"Учебник" попал в самый центр больного сознания российской интеллигенции. Разворошил муравейник. Поэтому даже сейчас, в период колумнистской деятельности автора, многие не могут простить ему этого разоблачения.
Поиск политических корней искусства Кантор продолжает в книге "В ту сторону" (2009) и в своем последнем романе "Красный свет". Здесь симбиоз эстетики и политики рассмотрен в несколько ином ракурсе. На первом плане уже не политэкономия искусства, но скорее исторический психоанализ, ярмарка политических идей, которые описаны со страстью колумниста и педантичностью репортера. Среднестатистический читатель, находящийся во власти стереотипов, навязанных СМИ и школой, найдет в "Красном свете" много неожиданного.
Двадцатый век, к примеру, Кантор рассматривает не как противостояние свалившихся с неба "тоталитарных режимов", а как продолжение большой европейской гражданской войны. Он указывает на глубинный конфликт европейского сознания – для краткости его можно обозначить как "идеи 1914 года против идей 1789-го", – который восходит ко времени Тридцатилетней войны. Такие идеи обычны для западного консерватора. С концом эпохи толерантности и мультикультурализма они набирают силу в Европе – но не в России. У нас подобные суждения все еще вызывают бурю негативных эмоций среди "рукопожатной" или "изрядно порядочной" публики.
С изучения трагикомического феномена российской "рукопожатности" роман и начинается. Место и время действия – банкет у французского посла, неуловимо напоминающий знаменитый салон Анны Павловны Шерер. Здесь происходит такое же обнажение нравов, но в первую очередь политических, а вместо "спасителя" Буонапарте – либеральные ценности.
Прототипы светских персонажей – редактора модного сетевого журнала Фрумкиной, модного журналиста Бимбома, пожилого политика Тушинского, молодого политика Гачева, крупного предпринимателя Панчикова, адвоката Евгения Чичерина, демократа и лидера оппозиции Пиганова – угадываются легко. И вот на этот пир духа случайно попадает странная личность, никому не известный следователь Петр Яковлевич Щербатов. Этот "подозрительный" субъект не знает, как пить сотерн, а главное, сомневается в общепринятой концепции "большого террора" и в том, что Ленин был немецким шпионом. Демократия в опасности!
Назревает крупный скандал. Коллективная душа интеллигентского бомонда негодует и видна как под лупой. Гости наперегонки произносят тирады. Светский раут переходит в театр абсурда. Но затем пространство романа расширяется – читатель погружается то в декорации Второй мировой, то в смутные 1990-е.
В новой книге Кантора хватает суждений, способных вызвать неприязнь у рафинированных либералов, например о надуманности конфликта между демократией и тоталитаризмом. Или о том, что нацизм есть неизбежное следствие капитализма и представительной демократии (если обойтись без подтасовок при подсчете голосов), а христианский этатизм куда более открыт и человеколюбив.
Кантор описывает крушение советской империи, но в то же время говорит о тупике, в котором оказался Запад. Со временем правящие элиты должны будут пустить под нож и откормленный в пику советскому "гегемону" средний класс, и священные ценности демократии, толерантности и политкорректности. Когда война цивилизаций рвется в Европу на плечах миллионов беженцев, тут уж не до жиру. Мир, выстроенный под диктовку финансовых элит, трещит по швам. Впереди – переоценка ценностей.
Впрочем, о такой переоценке еще в далекие 1940-е рассуждал в своем родовом замке, нисколько не боясь доноса, консерватор-социалист Хельмут фон Мольтке, еще один канторовский персонаж.
"Вы, как вижу, сторонник демократии? А то, что демократия всегда приведет к власти Гитлера или Сталина, вас не смутит?" – допытывается рассказчик. "Полагаю, так будет не всегда... Сейчас заканчивается эпоха, которая началась при Лютере, я отсчитываю время Гитлера со времен Реформации. Эпоха Реформации закономерно закончилась капитализмом и нацизмом – это позор и гибель для моей страны", – отвечает аристократ фон Мольтке. Оппонент поражен его сугубым взглядом на историю. "Считаете, что эра капитализма и нацизма пройдет? Желаете видеть германское христианское государство?" – вопрошает он.
Этот эпизод зеркально соотносится со сценой у французского посла, где оспорен другой идейный вексель. Русский следователь Щербатов и немецкий аристократ фон Мольтке, каждый в свое время, но как бы сообща ломают стереотипы и словно перекраивают историю. Именно здесь проходит идейная ось романа.
Квалифицированный читатель вряд ли заподозрит автора в сталинизме или еще в каких-нибудь смертных грехах – речь, скорее, о современном прочтении платоновского "Государства" и гегелевских вариациях на ту же тему. Кантор чутко уловил момент перелома в сознании общества. Именно поэтому его оценки и выводы бьют наотмашь. Выглядит это так, как если бы революционные демократы вроде Добролюбова написали свои страстные труды, сделавшись социал-консерваторами. Книгу Кантора можно сравнить и с "Дневниками писателя", и с розановской эссеистикой. А точность, с которой выведены общественные типажи, можно отнести на счет щедринской школы, но с поправкой: у Кантора почти нет лобового сарказма, ему свойственно тонкое сочетание пафоса и иронии, влажных глаз и грустной улыбки.
В 2006-м и 2009-м недружественная критика утверждала, что автор сводит счеты с неприятелями по каким-то сугубо личным причинам: "Кантору хотелось бы расквитаться со своими мечтами и прельстительными фантазиями начала 90-х, хотелось бы расквитаться с авангардом 20-х, с друзьями 70-х... с жизнью своей сквитаться за то, что он ее прожил... Этот недостаток делает роман решительно непонятным никому, кто не был бы так или иначе вовлечен в ту же проблематику, что и автор".
Подобные реплики и семь лет назад выглядели спорными. Но сегодня они вообще не могут быть произнесены серьезно. Со времени "Учебника" многое изменилось. Например, стало очевидно, что либеральный дискурс в России выполняет роль универсальной заглушки для критического мышления. Ряд очевидных табу и фетишей уже вызывает мощную реакцию у мыслящей части общества, а критика словаря политкорректности стала едва ли не рутинной. Тем не менее, как выразился кто-то из современных философов, либерализм все еще живет на такой глубине, куда не доходит свежий воздух открытой полемики. Идейно он девальвирован, а политически пока еще доминирует.
Но смена парадигмы неизбежна. Именно поэтому расчистка идейного пространства от устаревших политических мифов превращается сегодня в увлекательное занятие, на котором оттачивает свой метод всякий уважающий себя интеллектуал, точно так же, как любой профессиональный скрипач обязан освоить каприсы Паганини.
Максим Кантор убедительно показал нам, как это делается.
Максим Кантор. Красный свет. – 2013. – 608 с. Тираж 4000 экз. Источник: Эксперт
|
